Жестокое лето - Морган Элизабет Страница 35

– Эта штука очень сильно нагревается. Если коснешься ее голой ногой, останется жуткий шрам.

Я округляю глаза от страха, а он, смеясь, крепче сжимает мое бедро.

– По опыту знаешь?

Он снимает шлем, разворачивается ко мне… Черт, кажется, у меня развилась новая зависимость.

Я подсела на эту его искреннюю улыбку.

– О да, столько раз обжигался, что и не сосчитаешь. В итоге приучился всегда надевать джинсы и сапоги, когда собираюсь сесть на мотоцикл.

Он протягивает мне руку, я опираюсь на нее и спрыгиваю с мотоцикла. Он пожирает меня глазами, и я одергиваю платье.

– Имей в виду на следующий раз.

Я дергаю бровями, хотя в шлеме этого, наверное, и не видно.

– На следующий раз?

Он нажимает на маленький клапан у меня под подбородком, помогает стащить с головы шлем, опускает его на корпус мотоцикла и приглаживает мне волосы.

Стараюсь не думать о том, что у меня теперь с прической.

– На следующий раз, – повторяет он.

Отбрасывает мне волосы за спину, притягивает меня ближе, нежно и сладко целует, и мне так хочется большего. Но вот он слезает с мотоцикла, берет меня за руку и ведет вперед по узкой тропинке.

Перед нами маленький домик.

Маленький не в смысле «боже, что это за жуткая нора», просто симпатичный пляжный коттедж. Дом стоит у самой воды, в темноте виднеется уходящий в море пирс. Во дворе там и тут стоят горшки, в которых, наверное, когда-то цвели цветы, но в свете лампы над крыльцом видно, что теперь они заросли сорняками.

Заметив, что я разглядываю их, Зак смеется и качает головой.

– Одно время дочь увлеклась садоводством. Заставила меня купить цветочные горшки, разбить клумбы и все такое.

– И ты послушался.

– И я послушался. А следующим летом она увлеклась чем-то другим. Одно время я пытался пропалывать сорняки и сажать семена из цветочного магазина, но поливать их все равно забывал…

Он разводит руками, под черной тканью футболки вздуваются мышцы, и я сразу вспоминаю, какая у него крепкая и теплая спина – успела почувствовать, пока он вез меня сюда из бара.

Раньше меня никогда не привлекали мотоциклы – вечно ночами просыпаешься от их рева под окнами, да еще постоянно слышишь жуткие трагические истории в новостях. Но проведя пять минут у Зака за спиной, я в мотоциклы прямо влюбилась.

Соленый океанский ветер обдувал мои обнаженные руки и ноги, я прижималась к его теплому телу и чувствовала себя как в раю. А когда мы остановились на светофоре, он снял левую руку с руля, положил ее мне на колено, сжал его, скользнул выше, задев большим пальцем внутреннюю поверхность бедра. Я сразу вспомнила, на чем мы остановились в баре, и стала гадать, что будет дальше.

Да уж…

Теперь я влюбилась в мотоциклы.

Но сразу забываю и о них, и об океанском ветре, когда он свободной рукой открывает замок, затягивает меня в дом и, не включая свет, прижимает меня спиной к захлопнувшейся двери.

– Господи, я несколько недель об этом мечтал, – бормочет он и, склонив голову, целует меня в шею.

Из моих легких вышибает весь воздух, и я издаю исполненный желания стон. Погружаю пальцы ему в волосы, царапаю ногтями кожу головы, он же проводит языком по моей шее. Не останавливается, облизывает, целует, и вот, наконец, его губы прижимаются к чувствительному местечку под подбородком, и меня пронзает дрожь.

Нежности в его поцелуях больше нет.

Он касается меня не сладко и сексуально, как в баре. Нет, теперь между нами лишь огонь, жажда и желание. Он целует меня жадно, будто не может насытиться, словно боится, что, остановившись, просто исчезнет, или я приду в себя и прекращу все это.

Как будто такое вообще возможно.

Как будто я могла бы все прекратить.

Мне сейчас ничего больше не нужно. Тело пылает, разум отключился, есть только его язык у меня во рту, его стоны мне в губы, его бедра, прижимающиеся к моим так крепко, что я чувствую, как его завел этот поцелуй.

Наверное, я вечно могла бы целовать Зака, стонать, всхлипывать ему в рот и чувствовать, как он прижимает меня к двери.

Наконец разорвав поцелуй, он упирается руками в дверь, я издаю протестующий всхлип, и у него на щеках вновь проступают ямочки.

– Я хочу тебя, Ками, – говорит он, взяв мое лицо в ладони и не спуская с меня взгляда. – Я так дико тебя хочу. Ты, наверное, и сама понимаешь.

– Ага, – выдыхаю я, потому что – да, я понимаю.

– Я хочу тебя, но боюсь все испортить.

Я так тяжело дышу, что наши грудные клетки при каждом моем вздохе соприкасаются.

– Испортить?

– Я же тебе сказал, обычно я такого не делаю. Не флиртую с туристками, не сажаю женщин на свой мотоцикл и уж точно, блин, не везу их к себе и не трахаю, пока у них голос не сядет.

Я задыхаюсь, голова кружится, и все же, не удержавшись, спрашиваю:

– Это обещание?

И, подавшись ближе, касаюсь языком ямочки на его щеке, потом целую и спускаюсь губами вниз по его шее. Это просто какое-то наваждение, я не могу оторваться от него, если сделаю это, просто взорвусь, или земля остановится, или еще что-нибудь ужасное случится.

– Серьезно, Кам, – он берет меня рукой за подбородок и заставляет посмотреть ему в глаза. – Ты мне нравишься. И я не стану торопиться, – я хмурюсь, но он продолжает: – Если ты захочешь, чтобы всю ночь мы просто целовались, утром ты проснулась в моей постели одетая, а я пожарил тебе яичницу на завтрак, я не буду против. Если захочешь, чтобы я сейчас отвез тебя домой, а после мы встретились на настоящем свидании, я тоже соглашусь. Но затащить тебя домой и получить свое, заставив тебя думать, что больше мне ничего не нужно, я не согласен.

– Зак, я…

– Я понимаю, что ты чертовски боишься. Это нормально. У нас все лето впереди, чтобы разобраться. Но я сразу говорю тебе, что хочу большего. Хочу разобраться вместе с тобой. Разобраться в нас.

Сердце колотится в груди – и уже не от желания и страсти.

Это паника.

Он, конечно, все понимает. Каким-то образом ему удается видеть меня насквозь, видеть, кто я на самом деле, сквозь мою совершенную маску. Взгляд его смягчается, и я надеюсь, что он не станет настаивать. Побоится меня отпугнуть и сменит тему. Решит послать все к черту, снова поцелует меня, и мы забудем о его