Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 89

Вот она какая быть может?

Отец ее сидит, грамотку в руках крутит, а Устинья… до чего ж хороша!

Глаза горят, щеки гневным румянцем окрасило, губы стиснуты… так и расцеловал бы! Подхватил бы на руки, по горнице закружил, пока не перестанет гневаться, пока льнуть не начнет ласково…

— Боярышня?

— Передай, Михайла, мою благодарность царевичу. Сейчас и ответ я ему напишу.

Подошла к столу, перо взяла, лист бумаги. Не на бересте ж писать царевичу?

Фёдор Иоаннович, за подарок благодарствую, кланяюсь земно. Буду шелками шить, да о тебе думать.

Каждой девке для любимого хочется красивой быть.

Надеюсь на встречу, ждать ее буду.

Устинья.

И батюшке протянуть.

— Посмотри, батюшка, хорошо ли написано?

Боярин взял грамотку, осмотрел… хорошо еще не кверх ногами держал. Кивнул.

— Да, Устя. Хорошо.

Капнуть пару капель сургуча, да перстнем придавить — и вовсе дело секундное. И Михайле отдать. Чего он стоит столбом?

— Царевичу передай.

— На словах ничего не сказать? — очнулся Михайла.

— Скажи, что благодарю я его и кланяюсь земно, — Устя отвесила поясной поклон, развернулась — да и вон из горницы. Пока еще может себя сдерживать. Пока в ярость не упала.

А Михайла стоять остался, дурак дураком.

Но счастливый…

Она его имя знает!!!

* * *

Боярин Алексей гостя проводил, да и к дочери пошел. Не к себе позвал.

Не для посторонних глаз их разговор.

И то… как чаду признаться, что лембергский он хоть и знает, да читать на нем не может? Сидел, дурак дураком… пусть грамотку переведет хоть.

Или не сознаваться?

Невместно ему!

Боярин он! Не холоп какой… а по-лембергски не разумеет. А дочка может.

Надобно ее поругать за это, немного, по-отечески,.Чай, не любят мужчины, когда баба слишком умной себя показывает, не оттолкнула бы царевича!

Устинья сидела, вместе с матерью подарки царевича разбирала. Встала, отцу поклонилась, как дОлжно.

— Батюшка? Уехал посланец?

— Уехал.

— Вот и ладно. А мне тут нитки взамен утраченных, стеклярус разный… откуда только царевич и знал, что нам требуется?

Переглянулись боярин с боярыней. А и правда — откуда? Только вот выводы слишком уж неприятные были. Так что Алексей Иванович и думать дальше о таком не стал. Царевич ведь!

Не будет ведь он девку похищать, словно тать какой? Правда же?

— Ты бы,Устя, слишком сильно свой ум не показывала, — боярин палец важно вверх поднял,пузо выпятил. — Ни к чему он бабе…

Устя слушала, кивала покорно. Не скажешь ведь отцу, что Федор ее ума и не заметит даже, не ум его волнует… ничего, потерпит она.

— О чем тебе, Устяша, царевич написал? — видела боярыня, что дочь скоро отцу надерзит, али попросту заснет от речей его важных, и помогла.

— Царевич написал, что через два дня пригласит тебя вдовая государыня Любава. И меня с тобой. Аксинья уж и не знаю, придет ли в себя. Нехорошо, когда боярышня на лавку сесть не может.

— Вот и пусть лежит. Я ей еще ума вгоню в задние ворота, — хмыкнул боярин.

Устя подумала, что и в этом она будет виновата. Во всем.

А ей и не привыкать.

— Я царевичу отписала, что ждать буду. И шелками шить. Что благодарна за подарок его.

— Устя…

— Маменька, понимаю, что очень это быстро, но может, хоть ленту какую бусинами расшить? Этими, подаренными? Показать царевичу, что подарок его ко двору пришелся?

— Дело говоришь, дочь, — боярин кивнул одобрительно. — Дуняша, сколько там девок нужно — пусть шьют. Правильно Устя решила.

Устя сомневалась, что царевич те бусины в глаза видел. Небось, Михайле сказал, а тот и рад стараться. Да неважно это.

Боярин кашлянул.

— Ты, Устя, понимаешь, что сговору быть?

— Воля ваша, батюшка.

— Когда царевич тебя сейчас выберет, многие на наш род зуб заимеют. А коли посмотрит он и на их красавиц… опять-таки, может, кто из девок и так свое счастье устроит. Мало ли кто и кого в палатах царских приглядит?

— Понимаю, батюшка.

— Так веди себя поумнее. Сейчас я тобой доволен, не дай мне повода для разочарования.

— Да, батюшка.

— Вот и ладно, Устяша. Будь умницей, и я тобой доволен буду.

* * *

— Устя, можно?

Илья поскребся робко, в светелку вошел чуть не пригнувшись. Задело его утреннее происшествие.

— Можно, братец. Что надобно?

— Спросить. Я ж правильно понял, это с меня как порчу сняли?

— Правильно.

— А опять она прилипнуть не может?

Устя только плечами пожала.

— Думай, кому ты зло сделал, кому дорогу перешел. Тогда и ответ будет. Я этого не знаю, волхва тоже не знала.

— Ага. Устя, а если еще раз… ну тогда… как?

— Никак, Илюша. Кроме священной рощи нигде аркан не снимут. Никто не поможет.

— А в храме?

— Сходи в храм. Помолись, опять же, пост начинается, лишним не будет.

— А поможет?

— А что ты у меня спрашиваешь? Я не волхва.

Илья только глазами сверкнул. Но ругаться не стал, попробовал руками развести.

— Устя, а ежели я тебя в рощу отвезу?

— А мне туда зачем?

— Я бы тебя отвез, а ты бы спросила, как от этого защититься можно?

Устя задумалась.

Так-то и правда, хорошо бы брата уберечь. Один раз на него аркан накинули, ну и второй не за горами будет. Как поймет ведьма или колдун, что сброшена его удавка, так и повторит. Долго ли, умеючи?

А если у Ильи какая-никакая защита будет — уже легче. Он и сам себя в обиду не даст, ну и… оберег тоже поможет.

— Хорошо. Когда поедем?

— Постараюсь я побыстрее время выбрать. Сама понимаешь, тебе туда не к месту ездить, да и мне не надобно бы….

Устя понимала.

Старая вера последнее время не модная стала.

Модная!

Страх сказать, какое слово гадкое! Мода! Погремушка красивая, да пустая, из рыбьего пузыря дутая. Ни к делу не приставишь, ни к месту, разве что малыша в люльке развлекать. И то недолго.

Вот и мода… для тех, кто в колыбели еще лежит. Те, кто поумнее, уже за чем интересным тянутся.

А уж вера — и мода?

Уму непостижимо!

Вера от отцов, от дедов… и какая-то погремушка!

И ведь считаться с этим приходится. Илье — он при царе состоит. Ей