Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 74

Ребенок на яркое да красочное приманчив, не объяснишь ему, что в красивую бумажку можно и козий катышек завернуть. А ведь и в рот потянет.

А потом вырастет, да и привыкнет на все родное через губу презрительно фыркать. И враг тебя победит. Даже без оружия.

Так что Родаль поступил умнее. Он прислал на Россу — кого?

— В царских палатах я не ходок. Даже если доберусь туда, найдется, кому меня остановить.

— А туда и не надобно. Тебе, Гневушка, не надобно. Я ведь все тебе сказала, когда прошлый раз пришла. Не своим умом я додумалась. Правнучка мне подсказала.

— Правнучка твоя умница.

Расправила Агафья плечи. А приятно все ж…

— Устяша. Не по прямой линии, но моя кровь в ней есть. Как приехала я в Ладогу, так и увидела: во внучке кровь проснулась, да как запела! Со мной такого отродясь не бывало, а Устя — камень драгоценный. Ту науку, которую я кровью и пОтом брала, она за считанные дни превзошла и усвоила.

— Ты уж говори, Агафья, да не заговаривайся.

— Бывает такое, Гневушка, сам знаешь. Когда чем-то человека переламывает — и вспыхивает он. И горит.

— Думаешь? Что ж у твоей внучки такого случилось?

— Про то она молчит. Сказала раз, что ей очень больно было, что обидели ее, смертельно — и замолчала. Сказала, что лгать не хочет, а поведать о том не может.

— Ну, коли так…

— Она мне и сказала, что неладное творится. А ты проверять начал, и увидели.

— Век бы такого не видеть. А разбираться надобно.

— Устя и в палаты государевы попасть может. Царевич к ней неровно дышит, надо ехать мне, да с ней разговаривать.

— Надо,Агафьюшка. По зиме поедешь, как снега лягут, как саночки побегут во все стороны, кажется мне, что так верно.

Агафья только хмыкнула.

Отродясь волхву ничего не казалось, он же не бабка-угадка.

— Ты что-то еще разузнать хочешь?

— Хочу. Есть у них свои люди, так ведь и мы не лыком шиты. И у меня есть, кого спросить. Авось, и подскажут что…

— До зимы? Никак раньше не получится?

— Может, и получится, да все одно ко мне вести придут. О другом подумай. Как окажешься ты в столице, да полезешь куда не надобно… что я — тебя не знаю? Полезешь, еще как. И тебя приговорить могут, и внучку твою — думаешь, долго стилетом ткнуть? Много ли вам обеим надобно? Колдовством черным тебя не взять, а супротив десятка мужиков с дубинами ты беззащитна, как и обычная крестьянка.

И с этим Агафья спорить не стала.

Может, Устя и смогла бы десяток человек обморочить, а ей уж не совладать. Силы не те.

Только вот…

— А Устинья как же там без меня будет?

— Как и до того. Не думаю, что до зимы что-то с ней серьезное случится. Оставайся, Агафья. Не надо тебе в столицу сейчас, не к добру!

Агафья вздохнула, но куда деваться?

Ежели волхв что-то такое говорит, его тоже послушать надо. Она и сама не из последних будет, но… сам про себя не почуешь. Побудет она в гостях у Велигнева, подождет. Авось, и правда, ничего с внучкой не случится. Хотя и неладно на душе…

Вот и думай, как лучше сделать?

Ох, тяжко…

* * *

Илья дернулся, подскочил на кровати.

Ох, тяжко.

Не первый раз к нему тот кошмар приходит, не второй. А все одно — тяжко.

Вроде в имение приехал, легче было, а вот, в столице, наново все началось.

Словно лежит он в кровати, а вокруг него змея обвилась, громадная, черная, и душит, душит, бьется Илья в тугих кольцах, а разорвать их не может, кричит, да наружу звука не выходит, а потом наклоняется над ним гадина, чтобы горло вырвать — и самое страшное, что видит он, от чего просыпается.

Человеческие у нее глаза.

Человеческие глаза на змеиной морде.

В этот миг Илья и просыпается от ужаса.

Он знает.

Однажды змея возьмет свое.

А он? Что будет с ним?

Наверное, он умрет. Ох, мамочка, страшно-то как, тошно… помолиться, что ли?

Илья поднялся, и как был, в рубахе тонкой, в крестовую отправился. Авось, и полегче будет? Опустился на колени, вдохнул запах воска, ладана…

— Отче наш…

* * *

— Что случилось, Настасья?

Устя оглядывалась по сторонам.

— Холодает. К утру, поди, и снег выпадет, — Настя смотрела в сторону.

— Ты меня сюда про снег поговорить позвала?

— Нет, боярышня. Кровь я продала.

Устя только головой помотала.

— Кровь? Не понимаю.

— А ты послушай. Послала меня боярыня недавно на базар. Я корзину схватила, да и бегом. Боярыня ждать не любит. А на базаре подходит ко мне баба, ладная да гладкая такая, и навроде как не из наших, иноземка она. Рыжая, фигуристая, вся при всем, в возрасте правда уж… Ты ли, спрашивает, Настасья, холопка у боярина Заболоцкого?

— Так.

— Я, отвечаю, мол я. А тебе чего надобно, милсударыня? А она мне и говорит: знает она и про беду мою, и про то, что боярин меня в деревню отослать решил. Да ведь и там люди живут. А с коровой, да со своим домом и еще лучше. Так не хочу ли я десять рублей заработать?

— Ты не отказалась.

— Конечно, боярышня. Такие деньжищи! Почитай, никогда в руках столько не держала!*

*- 1 рубль = 8 овец. Так что деньги сулили приличные. Прим. авт.

— Так что она попросила?

— Неладное, боярышня. Спрашивала она про тебя как раз. Мол, есть у вас боярышня Устинья. Так сын мой в нее влюблен давно и безответно, а она на него и внимания не обращает.

— Так…

— Нельзя ли мне ее крови получить? Я бы приворот и сделала.

— Оххх!

Устя едва за голову не схватилась.

Действительно, кровь — это сила. Это дорога и мост. И получив ее кровь, с ней можно бы много чего недоброго сделать. Но…

— А ты что же?

— Я, боярышня, сначала посмеялась. Говорю, что ж я тебе — резать, что ли, боярышню буду? Так, поди, она кричать начнет, вырываться… так баба вмиг серьезной стала. Говорит, не надо резать. Поди, месячные