Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 63

— Царевич Фёдор Иоаннович.

Боярин рюмку и уронил. И челюсть отвисла… не ждал он, что так-то, да сразу.

— К… ка… а…? Ак?

Получилось что-то вроде кваканья лягушачьего, но тут Платон Митрофанович не обиделся.

— Дело молодое, Лексей. Отправились твои дочери с нянькой на ярмарку, рябины купить на варенье. Там с царевичем и столкнулись. И запала ему в сердце боярышня Устинья. Говорит, люба она ему. Жениться хочет.

Боярин Заболоцкий только икал. Тихо, но отчетливо.

Знал он, конечно, про этот случай, но не думал, что и правда все так обернется, бабы ж! Где преувеличат, где еще чего!

Ну, Устя, ну, девка… огонь!

— К Рождеству отбор назначим, а на Красную Горку и свадьбу сыграть можно будет.

— П-платон М-Митрофаныч… я эт-то…

— Надеюсь, не откажешь ты, боярин? Или иной жених есть на примете? Не сговаривал ты дочку?

Алексей Иванович так головой замотал, что по горнице ветер пошел.

— Да я… да никогда… нет никого… то есть… — собрался постепенно. И заговорил уже более спокойно. — Ни с кем у нас сговора пока не было. Думали мы с соседом детей поженить, ну так мысли — не бумага. Конечно, не откажу я… честь-то какая!

— А у самой Устиньи никого на примете нет? А то может, люб ей кто?

— Да я… нет у нее никого!

— А все-таки? — дураком Платон не был. Мало ли, что отец знает? Ой, не про все ему дочери рассказывают! На то и баба, чтобы крутиться, ровно змея в вилах.

— Нет никого! Точно!

— Ты ее пригласи, боярин. Побеседуем мы с ней, а то, может, она и не захочет?

Алексей Иванович только кулак сжал, словно уже розгой примеривался. Но потом подумал, что оно и правильно.

Понятно, от такого предложения никто не откажется. Но бабы ж дуры, а девки вдвое дурее. Ежели Устька кричать начнет, будет просить ее не отдавать, али еще какую глупость выдумает, пусть лучше сейчас все это случится.

Не потом.

Так что боярин кликнул холопа и приказал позвать Устинью.

* * *

Устя сильно и не удивилась.

Она чего-то такого и ожидала. Сидела, Аксинью утешала, а та ревела в три ручья.

— Вот как у тебя так вышло, ладно да гладко? Почему у меня все из рук валится? А тебе хоть бы что! Как будто ты по сорок раз на дню с боярами за столом сиживала!

Устя гладила сестру по голове.

— И ты научишься, невелика та наука. Сиди, да гляди себе, лишний раз руками не двигай, молчи, пока не спросят. Вот и будешь казаться умной да ладной.

— Ыыыыы… и гречей я вся обсыпалась!

— Вот и не тянула б ее в рот, когда руки от волнения дрожат.

— Умная ты, Устька…

Устя только плечами пожала. Когда сестре охота злобиться, что она-то сделать может? Да ничего…

А тут и в дверь постучали.

— Боярышня Устинья, боярин кличет.

Устя подошла к зеркалу, посмотрелась.

Хороша, спору нет. Сарафан темно-синий, с серебряной вышивкой, рубаха белая, в косе лента синяя, на голове маленький венчик серебряный. На ногах башмачки козлиной кожи.

Коса длинная по платью бежит, стелется… Устя ее на грудь перекинула.

ХорошА?

И глаза у нее такие глубокие стали, словно море грозовое.

Теперь еще губы покусать, да за щеки пощипать, а то кровь от волнения и отхлынула. А белилами да румянами Устя и не пользовалась. Вредные они… и ни к чему.

И пошла вслед за холопом.

Даже и не удивилась, боярина Раенского увидев. Поклонилась — и встала молча. Они звали — им и говорить.

Платон Михайлович поднялся, подошел к Устинье, вокруг обошел, как мимо лошади на ярмарке.

Устя в себе воспоминания давила.

Да и не было у нее ничего особенного, такого, что с Раенским было связано. Не интересовала она его, так-то. Баба — и баба. Была б умная, боярин бы с ней поговорил. Может, и помог бы.

А с дуры какой спрос? Пусть сидит, да молится почаще.

Так слов боярин и не дождался. Устя как смотрела на батюшку, так и смотрела.

— Ох и хороша же ты, боярышня. Как яблочко наливное, так и съел бы.

Молчание.

А что тут говорить, боярин же вопросов не задавал? А что хороша… она и сама знает!

— Молчишь, Устинья Алексеевна? Ничего сказать мне не желаешь?

— Так ты ни о чем и не спрашивал, боярин Платон Митрофанович.

— Верно. А сама не догадываешься, к чему мы тебя позвали?

— А зачем девку позвать могут? Либо ругать, либо сватать.

— Ругать тебя, вроде как и незачем. А сватать есть за кого. Не догадаешься дальше-то?

— Я, Платон Митрофанович, гаданием не занимаюсь, это супротив Бога. А думать… где уж девке думать, ее дело выполнять, что батюшка прикажет.

Алексей Иванович аж выдохнул.

Умна у него, оказывается, дочка?

Платон Митрофанович снова кивнул согласно.

— Ежели батюшка тебе замуж идти прикажет?

— Такая доля девичья.

— Даже и не спросишь — за кого просватают?

— За дурного человека ни батюшка меня не отдаст, ни ты, боярин, не посватаешь.

— И наново верно. Что за дочка у тебя, боярин! Что ни слово — то золото!

— Устя у меня сокровище, — довольно кивнул боярин. — И хороша собой, и умна, и по хозяйству может, и с людьми приветлива. Такую плохому купцу и не отдашь.

— И не надобно плохого. Вот что, Устинья Алексеевна. Ты мне сейчас ответь, как на исповеди — любишь кого?

— Батюшку люблю. Маменьку, сестриц, брата…

— Да я не про ту любовь говорю, — отмахнулся боярин. — Из мужчин, может, люб тебе кто?

— Замуж выйду, боярин, так буду мужа любить.

— И то верно. К Рождеству отбор в царских палатах будет. Невест для царевича пригласят. Не хочешь одной из них стать?

— Как батюшка велит, так и будет.

— Велю, — согласился Алексей Иванович.

— А я из воли вашей не выйду, батюшка. Или можно свое желание высказать?

— А ты не согласна? — удивился боярин. Вроде как и не дура, девка-то? Или — начинается? — Или что-то попросить хочешь?

— Хочу. Чтобы сестру мою вместе со мной пригласили. И нам вдвоем легче будет, и она ко мне ревновать не станет. А может, и приглядит ее кто