Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 62

— Не поверю, боярин. Что ж такое случилось?

— Так принято у них прически на головах наворачивать. Такие, вроде башен. И мукой их посыпают, для красоты. Надобно, чтобы волосы белые были.

— Как у старух, что ли?

— А у них мода такая. Но это-то что! Начал я с одной дамой там любезничать, хороша, чертовка. А у нее из прически — мышь выглядывает!

— Ох, мама родная!

— Я так с визгом и отскочил. Думаю, кто ее знает, что еще и откуда вылезет! А потом-то мне как есть объяснили. В баню они не ходят, тело тряпками уксусными протирают, а голову и вообще не моют. Только спицей особой чешут, когда сильно чешется. Вот, в прическах мыши и заводятся.

— Дикие люди!

— Как есть — дикие! То ли дело наши красавицы! И румяны, и полнотелы, и мыши из них не выбегают…

— И то верно, боярин.

— Платоном зови, чего нам между собой чваниться?

— Да и ровесники мы… меня Лексеем обычно кликали.

Бояре переглянулись.

Платон Митрофанович давал понять, что пришел, как друг. Алексей Иванович это понял, и тоже сделал шаг вперед.

А вот и обеденная зала. И три красавицы… ох, а ведь и правда — красавицы! Глаз не отвести!

— И таких-то царевен ты, боярин, у себя прячешь? Да в том же Лемберге к ним бы короли сватались! Дрались бы за право ручку поцеловать! Королевны! Лебеди, жар-птицы сказочные!

Боярин Заболоцкий с приязнью поглядел на жену.

Хорошо хоть — успела. И переодеться, и наряды нашла, и улыбается, вот… а ведь и правда — хороша! Глаза у нее ясные, серые, почти голубые. Светлые-светлые. И лицо совсем молодое, и фигура статная, почти девичья. Отвык он от супруги-то!

Пригляделся, привык. Она то с одними хлопотами, то с другими, а ведь красавица! До сей поры красавица, куда там дворовым девкам! Статная, с улыбкой, Платону Митрофановичу кубок подает, как по обычаю следует.

— Откушай, боярин.

Боярин глоток сделал — и все выпил.

— Ох и мудра ж у тебя супруга, Лексей Иваныч.

— За то и выбрал, Платон Митрофаныч, за то и люблю ее…

И на супругу поглядеть. Мол, что такое-то?

Супруга покраснела, а мужу на ухо и шепчет.

— Положено вина наливать, так я не стала. Вам еще о важных делах говорить, я кваску плеснула.

Умничка.

* * *

Платон Митрофанович сидел за столом, и боярышень разглядывал. Ну, какая тут Федьке полюбилась? Говорил, старшая. Устинья.

Вот, сидит, по левую руку от отца.

Младшая рядом с ней. И сразу видно, кто тут умнее.

Старшая смотрит спокойно, голову держит ровно, молчит, правда, но видно, это не от застенчивости или глупости. Просто молчит. Не желает привлекать к себе лишнего внимания, вот и все.

А младшая уже и ложку уронила, и кусок рыбы, и гречкой обсыпалась, ойкнула, покраснела, получила злобный взгляд от отца, замерла, ровно статуй грекский…

И если их сравнивать, младшая — как половинка старшей. Вдвое хуже. Когда б Платону выбирать, он бы тоже старшую предпочел. А вот для племянника…

Тут и не знаешь, что лучше, что хуже.

Фёдор сам ума невеликого, а вот какая жена ему нужна? Когда она умная будет да хваткая, потерпит ли она царицу Любаву? А то ведь будет Феденька, как меж двух берез болтаться, одна в одну сторону тянет, вторая в другую. Умные бабы — они такие, не всегда промеж собой договорятся.

Вторая девка — та попроще. Ей управлять легко будет, она будет в тереме сидеть, да и лишнего слова не вымолвит. Но Фёдору нравится не она. Да она и похуже.

Платон Митрофанович, как настоящий мужчина, таких мелочей, как цвет волос — глаз — платья, украшения — подвески — кольца не разбирал, потому и вывод делал обобщенный. Старшая краше. Младшая так себе. Фёдор просил поговорить о старшей.

Платон и поговорит.

Сначала с боярином, потом с боярышней, хотя бы и в присутствии ее отца. Посмотрим, что ты за птица такая, боярышня Устинья.

* * *

Прошлась царица Любава по горнице, глазами сверкнула гневно. Женщина, перед которой она расхаживала, на царицу без интереса смотрела.

Ходит тут она себе и ходит… сидела, в окно смотрела.

Надоело Любаве гнев показывать, сорвалась она.

— Ты чего сидишь, молчишь?

— А ты ни о чем и не спрашивала.

— Кому это надобно⁉ Кто Федьку погубить хочет⁈

— Да кому он нужен-то, покамест не женат?

— Я бы о Борьке подумала, но там… не допустил бы Борька двух осечек, глупо это!

Женщина плечами пожала.

Глупо — так глупо, ей ли спорить?

— Ладно, — остановилась Любава. — Есть такая боярышня Заболоцкая на Ладоге. Устинья. Надобно мне, чтобы ты на нее посмотрела.

— На ней Федьку оженишь?

— Не хотелось бы, а только понравилась она сыну, может, и нам подойдет? Я на нее глядела, ну так много ли я увижу?

— Погляжу, как можно скорее. А ты бы и обо мне подумала, Любава. Когда Федька женится…

— Помню я! Женится, и через год — полтора, и ты можешь…

— Вот и ладно. Пора мне уж, возраст не девичий, и муж намекает все чаще…

— Ой, да муж твой! Тряпка несчастная, подкаблучник…

— А то мое дело. И мой муж.

— Ну, прости, — отступила Любава. — Нам ли ссориться… как женится Феденька, так вскорости и тебе петлю скинуть можно будет, чуть-чуть осталось.

Женщина посмотрела на царицу. А глаза у нее зеленые, ровно ядом полны…

— Договорились.

И ровно чешуя змеиная в траве прошуршала. С-сговорилис-сь…

* * *

После трапезы мужчины ушли в горницу к боярину, сидели там, попивали хмельной мед, потихоньку. Не так, чтобы допьяна, а просто — маленькими глотками, разговеться.

— Хорошо у тебя готовят, боярин.

— Супруга у меня за хозяйством смотрит. И дочек учит, да….

— И дочки у тебя хороши, боярин. Ты же понял, что не просто так я приехал?

— Понял, Платон.

— Дочка твоя, Устинья, племяшу моему глянулась.

— Племяшу… как зовут его? — Алексей Иванович пытался припомнить неженатых Раенских. Получалось плохо, но все равно… род богатый, род сейчас при царице, при власти — понятно же, надобно дочку замуж выдавать,