Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 60

Хотя так и так Михайла просто не хотел себе проблем. Думал он по-прежнему только про Устинью. Что скажет боярышня, узнав, что ее сестру испортили?

То-то же.

А сейчас откреститься можно, даже с легкостью. Девушка Аксинья? Девушка, то любая повитуха подтвердит. Ну и какие к Михайле вопросы?

Не было его там! Даже и рядом не было! Врет она все, из зависти к старшей сестре клевещет!

— Ксюшенька, радость моя, главное, чтобы он ничего не заподозрил. Ты, как случай будет, записочку напиши, да в щели забора и оставь, в нашем местечке. А я проверять буду, и прибегу, как ты позволишь.

Аксинья кивнула.

Читала-писала она плохо, но тут эпистолярного таланта и не надобно. День указать, да время.

Она бы писала целые простыни, рассказывала любимому о своих чувствах, но Михайла ее мигом отучил. Крохотный, размером с палец, клочок пергамента, намного проще спрятать в щели забора. И найдет кто — ничего не поймут. Время, и что? Место ведь не указано, выследить никого не получится. Даже боярину в руки тот клочок попадет — скандала не будет.*

*- существуют письма допетровского периода. Лично я читала переписку некоего Арефы, а это 1670−80 гг. Так что грамотных в то время было много. Прим. авт.

— Прабабка сказала, что ко мне уже свататься можно.

Намек был толстенный, размером с корабельный канат. Михайла даже поморщился. Дура-дурой, ну кто ж так, в лоб?

— А старшую сестру твою еще не отдают?

— Прабабка тятеньке сказала, что я раньше Усти заневестилась.

Задурила.

Устинья-то умная, честь блюдет, по сеновалам со всякими-разными не бегает. Михайла точно знал. Фёдор еще два раза ей записочку передать пытался, оба раза она ее не то, что не открыла, первый раз так, не читая, и порвала, а второй раз уронила, да и наступила, в грязь вдавливая.

Вроде бы понятно все?

Кому понятно, а Фёдора заклинило. Заусило так, что Михайле даже жутковато становилось.

Раньше-то он думал, что все просто будет. Попросит он, и выдадут за него замуж Устинью. Ан нет! Чем дальше, тем тоскливее становилось Михайле. Не отдаст Фёдор ее никому. Не отдаст.

А вспоминая, как он на Лобной Площади расхаживал, вдвойне страшно становится. Господи, упаси от такой любви!

Но может, увозом можно? Убежать с любимой?

Да только вот… это ему Устинья люба. Даже больше, как безумие какое. А он ей? Она ведь его даже и не видела. Не заметила.

Аксинья с ним побежит хоть сейчас, да не нужна ему Аксинья. А Устя?

Увидеться бы, поговорить… да как? В терем пролезть?

Можно. Но коли шум поднимется, Устинья ему помогать не станет, это не Аксинья. Все потерять в минуту можно. Тут и царевич не простит никогда. И не отболтаешься, попросту слушать не будут. Рисковать Михайла мог. Но когда была хоть какая надежда на выигрыш. А тут-то никакой! Вообще!

И смысл?

Надо подождать. Надо просто подождать.

И Михайла очаровательно улыбнулся Аксинье.

— Ксюшенька моя. Радость моя…

Даже если ловишь осетра, карасика с крючка отпускать не стоит. Авось, да и пригодится. Хоть бы и кошке скормить.

* * *

Илья Заболоцкий как раз на часах стоял.

Вышел на службу? Ну так дежурь…

Стоял, скучал, рот зевотой драл.

Стоять надо, да кому та Часовая башня нужна? Сюда и не ходит никто…

Кроме…

А что тут надо боярину Раенскому? Платона Михайловича Илья не слишком любил. А за что его?

Умная сволочь. И к царице вдовой вхож. А уж та…

Лучше ей на когти и не попадать. А то и под батога лечь можно, не посмотрят, что боярич.

Вот этот самый боярин к Илье и подошел.

— Ты Илья Заболоцкий? Алексея боярина сын?

— Я, боярин.

Нравится тебе Раенский, не нравится, а вежливым быть лучше. Целее будешь.

— Вот и ладно. Передай отцу, я к нему завтра с утра в гости буду.

— Боярин?

— Говорить будем.

— А про что, боярин?

— А то не твоего ума дело. Молод еще.

Развернулся, да и пошел восвояси. Илья едва не плюнул в досаде.

Ну не сволочь? Молод, глуп…

А ты старым родился и мудрым? Да? И с бородой, наверное. За нее и вытягивали.

Тьфу!

* * *

— Теодор, мин жель, предлагаю сегодня прогуляться к веселым девочкам. Там, говорят пополнение.

Руди ожидал веселого согласия, но Фёдор только головой покачал.

— Не знаю. Не хочется что-то.

— Теодор, я тебя не узнаю!

Фёдор и сам себя не узнавал. Но — не хотелось.

Вот в храм каждое воскресенье он ходил обязательно. А к девочкам… нет, не хотелось. Не те они.

Не такие.

А вот Устинья… волосы у нее словно медь старая, глаза серые, глубокие и ясные, кожа тонкая, светлая, почти прозрачная. И вся Устя такая… словно рассвет.

— Не хочу, Руди. Поехали на реку? Посидим, как в детстве…

Руди расплылся в широкой улыбке.

— Теодор, ты помнишь? Поедем, конечно!

Михайла подвернулся сразу же, за дверью. Ему Руди и выдал указания.

Приготовить все для посиделок на берегу. Вина взять, покушать чего, для сугрева что понадобится… может, полость медвежью, может, еще чего.

Михайла поклонился — и принялся за дело.

Поздней ночью мужчины сидели на берегу реки Ладоги, там, где она делала крутой поворот. Рыбаки то место не любили, омуты, да и коряги, зацепится крючок — не вытащить. Только попрощаться. Про сеть уж и говорить не стоит.*

*- Примечание по р. Ладога — автор в курсе, что в Ладожское озеро впадают Свирь, Вуокса, Волхов, Сясь, Назия, Морье. Вытекает Нева. Но в нашем чуточку альтернативном мире из Ладожского озера и вытекает река Ладога, на ней и стоит столица. Прим. авт.

Фёдор о рыбе не думал. Просто сидел, потягивал из кубка горячее вино с пряностями, смотрел на небо, на реку…

Не гневался, не думал ни о чем. Пребывал в расслабленном состоянии, таком редком, таком беспечальном… Устя? Да, ему хочется к ней. И чтобы она обняла, и по волосам погладила, и… просто это — его. Его река, его светлое течение. Его Устинья…

Смотрел на воду и Михайла.

Мысли его были похожи на темный глубокий омут.

Ждал он. По сторонам оглядывался, ждал… невелика приспособа, скоморохи и не такое используют, чтобы сработало оно в нужное время… пора уж?

Михайла лично все