Венчание - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 54

Воину это надобно.

И не только воину, любому человеку на земле. Этим двоим повезло, сильно повезло, и Божедар лишний раз пообещал себе сохранить Илью в целости. Пусть вернется Заболоцкий к жене своей, пусть порадуются они своему счастью.

И он потом порадуется.

И за них, и для себя… его тоже ждут дома.

Так вот и мечтаешь, чтобы враги скорее напали! Прибить бы их, гадов иноземных, да и домой, к супруге под теплый сдобный бочок, к детям, к тайге родной…

Ничего, как враги придут, они Божедару и за это время еще ответят, которое у них с женой отбирают! Вдвое их бить будут!

Не ходи, ворог, на землю росскую!

В ней же и останешься!

* * *

Не ждал Макарий, не гадал на ночь глядя, что стукнет в двери покоев его Варвара Раенская.

— Владыка, благослови…

Макарий брови поднял, Варвару благословил.

— Как дела твои, чадо? Не нашелся боярин?

— Нет, Владыка.

— Я помолюсь за него. Я надеюсь, что он жив.

Впрочем, это была лишь фигура речи. Оба собеседника понимали, что будь боярин Раенский жив — никогда б он из дворца не ушел. От жены Платон уйти еще мог, но от власти?

Никогда и ни за что!

— Владыка, когда б ты с государыней поговорил, очень ей надобно…

— Почему она сама не сказала, в палатах сегодня я был?

— Ей тайно надобно, о сыне своем.

— Хммм… — не то, чтобы Макарий тайны одобрял, но коли так — пусть ее. — Когда надобно-то?

— Да хоть и сейчас? Я б тебя, Владыка, в палаты и провела?

Макарий подумал, а потом плащ теплый накинул, сапоги поменял, у себя-то он в мягких, войлочных сапожках ходил, сильно у него под старость ноги мерзли, кости потом ломило. А на улицу выйти другие сапоги надобны. Капюшон на лицо опустил.

— Веди, Варвара.

Та поклонилась еще раз, тоже капюшон накинула, да и пошла вперед.

И из монастыря они вышли спокойно, и по городу прошли — да и что там идти было, сто шагов, и в потайной ход зашли, никто и внимания на них не обратил. Гуляют люди — и пусть их. Вошли в один из домов, ну так что же? Никто не кричит, не гонит их, надобно им туда — обыденно все.

Так потайные ходы и выходили наружу. Где в домики, где в подвалы, где к Ладоге-реке, это те, которые Варвара знала. А что-то и ей неведомо было.

— Что царице-то надобно?

— О Феденьке она поговорить хотела.

— Это ты сказала уж. Что именно Федор натворил?

— Отчего ж сразу натворил, Владыка? Федор — мальчик прилежный, а как женился, так и за ум взялся.

Макарий на такое вранье только рукой махнул.

Прилежный!

Гуляка, кутила, в храм его палкой не загонишь, да и о женитьбе… спорно весьма. Видел Макарий Аксинью, несчастная так выглядела, что пастырю неприятно стало. Так счастливые бабы не выглядят, только те, кого муж плетью да кулаками учит. Вот царица Устинья — та светится, сразу видно. А Аксинья — нет. Но чего спорить сейчас? Подождать еще минут пять, да и пришел, считай.

Любава у себя сидела, навстречу Макарию поднялась.

— Владыка. Благослови. Варя, оставь нас.

Варвара дверь за собой закрыла плотно, Любава благословение получила, а потом по комнате прошлась, раздумывая. Как о таком и заговорить-то?

Патриарх за ее метаниями наблюдал молча.

Подождем, послушаем, что царица скажет. Наконец, прорвало Любаву.

— Владыка… я хочу, чтобы мой сын правил Россой.

Макарий и отвечать не собирался. Хочет она… ну так что ж? А он вот о дождях из фиников мечтает, вкусные, заразы! Можно помолиться и о том и об этом заодно.

Любава брови сдвинула.

— Владыка, когда умрет Борис, ты Федора поддержишь?

— Нет, Любава, я ребеночка государева поддержу,- спокойно ответил Макарий. — Не знаю уж, сын у него или дочка будет, да всяко я на их стороне буду.

Любава ножкой топнула. Когда-то от этого жеста млел государь Иоанн Иоаннович, да уж три десятка лет пробежало, и Макарию родственница не нравилась никогда. Не в его вкусе такие бабы, даже в молодости — не в его!

— За этим звала?

— Нет, Владыка. Ежели Борис умрет, а Устинья ребеночка скинет — поддержишь Федора?

— А с чего бы такое вдруг случилось? — Патриарх дураком не был, понимал, просто так разговоры эти не заводят. — Ты чего натворить хочешь, Любава?

— Ничего не хочу, — царица брови свела, — мой сын на престоле сидеть должен, его это право, его место. А с твоей поддержкой, Владыка, никто и слова против не скажет, не посмеет.

— С моей поддержкой, значит. А что надобно для такого дела, а, родственница? Чтобы Бориса убили, да и жену его, так, что ли? Не вижу я другой причины.

— Какая разница, Владыка?

— Такая, Любава. Ты мне хоть и родня дальняя, а только правду скажу — не надобна тебе власть. И Федору не надобна, ему бы не в царской семье родиться, у кабатчика какого! Не поддержу я вас даже в таком случае, потому как загубите вы оба Россу. Уничтожите.

— Макарий!

— Ты правды хотела? Ну так получи — против я! Был и буду! Бодливой корове Бог рог не дал, а тебе — власти. Вот и не лезь, не гневи Господа! Что ты задумала?

— Тебе какая разница?

— Прямая… говори, не то к Борису пойду, все ему расскажу! Думаешь, помилует он вас обоих? И тебя, и Варьку? Не потому ли Платон исчез — пакость готовит?

Любава развернулась, на колени перед Макарием кинулась, за руки схватила.

— Нет! Владыка, бес попутал!

— То-то… же?

Укол резкий был, секундный, а Любава тут же и отстранилась, с коленей встала.

— Прости, Макарий. Значит — без тебя.

Патриарх попытался шаг сделать, слово сказать — не вышло. Разливался по телу холод, захватывало члены онемение, крикнуть бы, хоть шаг шагнуть, в дверь вывалиться, авось, стражники или слуги увидят… только и того он сделать уже не мог.

Становилось все темнее и холоднее, мужчина опустился на колени, потом и вовсе лег на пол… последним, что врезалось в гаснущий разум, было: «Господи, помоги Россе!».

Потом погасло и сознание.

Патриарх Россы, Макарий, лежал бездыханным у ног своей убийцы.

Впрочем,