Венчание - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 53

— Что она решить могла, когда на ней заговоренной дряни — корабль грузи?

— Бабушка?

— Кто ей все украшения эти надавал?

— Государыня Любава, свекровка ее…

— На ней каждое третье кольцо с заговорами, каждое зарукавье не просто так…

— Бабушка?

— То ли по доброй она воле так поступает, то ли оморочена — не понять. И кого носит она — тоже. И носит ли, и от кого…

— Бабушка?

— Я сказала, а ты слышала. Чего переспрашивать по сто раз?

Устинья лоб потерла.

— Да нет же… не может так нагло быть… и ребеночка им тогда откуда взять? И Федор же не может… не его это ребенок? Могла Аська от другого затяжелеть?

— Сама, по доброй воле с чужим мужиком в постель лечь?

— Не по доброй воле, бабушка, а когда опоили ее или оморочили как? Для зачатия и много не надобно.

Тут уж Агафья задумалась.

— Может и такое быть. Потому и защищают Аську всеми способами, чтобы не понял никто. Но это ж опасно, ребенок может с утратами родиться… хотя ей уж и все равно, поди.

Устя понимала, о чем речь идет.

И ребеночек там ритуальный, и не одно уж поколение чернокнижное… но тогда…?

— Бабушка, когда ритуал провести не получилось, как они младенца к Книге своей проклятой привяжут?

— Эх, Устя, это на хорошее дело людей подвигнуть сложно, а на гадости до того некоторые повадливы! Аська, как мать, может ребенка своего пообещать. И душу его, и кровь, и отдать… родней он Федору и тогда не станет, а вот к Книге привяжут легко малыша.

— И что для этого надобно?

Не видел бы Борис паука, не посмотрел бы, как Марину корчило… не снимали б с него ошейник, еще бы и подумал, прежде, чем такие разговоры слушать. А то и к патриарху пришел… ересь же!

Сейчас и мысли у него такой не возникло! Слушал, предусмотреть все старался, когда вышло так, что зло в палаты царские проникло, с ним бороться надо, не отмахиваться, не бояться ручки замарать. Не может он проиграть сейчас, враги его и Устю с малышом не помилуют, а жену он… любит?

Не даст он своих в обиду! Вот и все тут!

— Аська да книга. Ну и крови чуток. Но покамест вроде тихо у особняка Захарьиных, мы за ним приглядываем.

— И то хорошо.

— Не переживай, государь, не упустим мы татей. А ты… вот, возьми-ка!

— Что это?

Борис сверток принял, на руке взвесил. Тяжело.

— Разверни, да и примерь.

Государь и спорить не стал — чего тут спорить-то? Развернул, и ему в руки кольчуга скользнула.

Тонкая, прочная, а сплетена интересно. Обычно кольчуги с рукавами делают, до середины бедра, а тут не так все. Тут кольчуга до пояса доходит, только что поясницу закрыть. И шея открыта, скорее как безрукавка кольчуга выглядит. Плетение ровное, гладкое, такое под одежду наденешь, она и не звякнет, и себя не выдаст. А все одно поддоспешник надобен.

— Надобен, государь, хоть и легонький, а надобен. Ты б надевал кольчугу, как к людям выходишь? Нам бы куда как спокойнее было?

Борис и спорить не стал. Он не волхв, опасности не чуял заранее, а понимал, что просто так никто власть не отдаст. Любава так особенно, не один год она к своей мечте шла. Все разнесет остервеневшая баба в бешенстве своем.

— Буду надевать.

— Вот и ладно, государь. И оберег не снимай. И Усте спокойнее будет, и мне…

Борис и тут спорить не стал.

— Хорошо, бабушка. А Аксинью все ж погляди, как возможность будет?

— Обещаю, внучек. Погляжу. Чую я — последний бросок готовится сделать гадина.

Все чуяли. А корабли уже почти пришли… уже и голубок Любаве прилетел — через пару дней ждать гостей дорогих. И царица готовиться кинулась к их приезду — вроде и сделано почти все, а кое-что еще не помешало бы.

* * *

Свет мой, Илюшенька, солнышко мое ясное, радость моя любимая.

Уж сколько времени не видела тебя, истосковалась до безумия, истомилась.

У нас тут все ровно да гладко, матушка твоя надо мной, ровно птица, хлопочет, Варенька братика или сестренку ждет более, чем я. Дарёна расцвела с малышкой, очень ей деток не хватало, для второго ребеночка все уж подготовили, когда б ты слышал их с матушкой, сбежал бы в ужасе.

Батюшка твой так и делает.

За голову хватается, бормочет про нянек-мамок и младенцев — и удирает верхом ездить. А нам тут тихо, покойно… тебя не хватает очень.

Волнуюсь я за тебя, и за Устеньку волнуюсь, молюсь за вас ежедневно, ты береги себя, родной мой, я ждать буду.

Жена твоя, Марья.

Илья письмо прочел, еще раз перечел, улыбнулся.

Понятно, что отец себе новую зазнобу нашел, но когда мать в делах, она о нем и не вспомнит лишний-то раз. Пусть батюшка жизни порадуется, а то правда… внуки!

Пугает некоторых мужчин это слово, вот, боярина Заболоцкого тоже немного напугало. Какой же он дед, когда он еще — ух⁈ Ну, пусть ухает, пока возможность есть, боярыня в обиде не будет. Ей сейчас малышня к сердцу пришлась, и Марьюшку она приняла, как родную.

Хорошо, что уехали они из стольного града, спокойнее так Илье будет. Опять же, и Марьюшка на чистом воздухе, и дети, и начнись в столице беспорядки какие — ему за них спокойнее будет. Любой мужчина лучше воюет, зная, что семья его в безопасности.

— О жене думаешь?

Божедар подошел тихо-тихо, Илья и не услышал. Сейчас уж и не обиделся даже, раньше неприятно было, а сейчас понимал он, что никогда ему с богатырем не сравниться. Что ж, у него свои таланты, свой дар от Бога, который развивать надобно.

Да и какая тут зависть?

Пожалеть Божедара надобно, тяжко ему приходится, нелегко ему дается сила богатырская, ее постоянно сдерживать надобно.

— О ней.

Илья улыбнулся невольно, и у Божедара на лице такая же улыбка появилась.

— Ждет?

— Ждет…

— Вот и моя ждет…

И так в этот момент похожи были двое мужчин, так одинаково улыбались, светились почти от мысли о том,