Венчание - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 48

Вслух Руди не сказал ничего, сунул свои вещи под койку, да и завалился передохнуть.

Наверху разворачивалась подготовка к отплытию, снимали флаг с коричневым крестом на алом фоне, снимали такой же парус, меняли на простой, белый… в Россе ни к чему такие символы. Что-то уже успели убрать и закрасить, что-то, как всегда, осталось…

Не самое сейчас лучшее время для путешествий по воде, Ладога — река коварная, и туманы там жуткие, на да ладно. Лоцмана им Руди найдет, знает он, к кому обратиться. А дальше…

Все в воле Божьей. Но Руди сомневался, что Бог на стороне Россы. Не может ведь Он поддерживать этих варваров? Не может, правда?

Бог привычно молчал, не отзываясь на молитвы заговорщиков.

* * *

— Аксинья, постой, поговорить нам надобно!

И не хотела Устя сказать такого, а вот… не выдержала душа ее. Просто — не смогла она мимо пройти.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

Пропал с месяц назад тому боярин Платон Раенский. Да так хорошо пропал, что никто его найти не может. Борис искать приказал, царица Любава ногами топала… да кричать-то кричала она, а толку не было никакого. Устинья эти дни все побаивалась, что найдут боярина, но Божедар если уж делал что — так ни единой оплошности не допустил. Не нашли.

Ни боярина, ни следов его, коней — и тех увели, вниз по течению Ладоги продали.

Аксинья в тягости оказалась, это было Устинье очень подозрительно. Ритуал-то не удался, стало быть, и ребенка взять неоткуда! А Любава-то хороша, умолила пасынка оставить ее в столице до рождения внука.

Какого внука-то⁈

Откуда он возьмется? Или… первого попавшегося ребенка возьмут, да и за Аськиного выдадут? Но чтоб сестра пошла на такое? Хотя Любава… эта все может. Она еще и не такое придумает.

Хоть и тихо ведет себя царица бывшая, а все равно неуютно. Это как с гадюкой на груди спать, может, пригрелась она, и вообще змея благодарная, так ведь все одно — гадина!

Ладога как раз вскрылась на днях, ледоход начался, скоро корабли по ней пойдут, скоро купцы приплывут с товарами. Борис уж с женой заговаривал, что на лето бы Устинье переехать куда… грязно в городе будет, душно, нечистотно. Хоть и старается государь, а все одно — случается.

Устинья только отмахивалась.

Чтобы волхву свалить? Ее и оспа не одолеет, и чума ей не преграда! Кому беда, а ей так, вдохнуть да выдохнуть, и ребеночка она выносит, и сама выдержит, а от Бори далеко не отойдет. Чуяло сердце недоброе… пусть далеко пока, а только движется оно все ближе, идет…

Борис с женой и спорить не стал. И ему поди, жену далеко от себя отпускать не хотелось.

А вот Аксинья сестру волновала сильно, выглядела она очень уж плохо, и глаза у нее больные были. И двигалась она так… Устя по своей жизни знала, по монастырю, так-то двигаются, когда болит все у тебя. Когда… избили.

Или того хуже — попросту силой взяли.

Но… она же ребеночка носит! Или…?

В том-то и беда дара Устиньиного, не мог он такие вещи ей показать. Беду она чуяла, зло чуяла, а вот новую жизнь, зарождающуюся… Добряна могла б помочь. Агафья?

Да, и прабабушка могла бы, да она сейчас из рощи не выходила, так им с Добряной обеим спокойнее было. А еще они себе учениц ожидали.

Верея…

Устинья и ее часто вспоминала. Измученную девочку с отчаянными глазами, которая все отдала, через себя перешагнула, но смогла, душой и посмертием оплатила для них обеих второй шанс.

Будет ли он для Вереи?

Не знала Устинья, но еще и ради той, неродившейся покамест, протянула руку Аксинье. Только вот Аксинье та рука была хуже крапивы.

— Ты!!! Чего тебе⁈

— Никто о нашем разговоре не проведает.

Сколько Устинье сил пришлось приложить, чтобы Аксинья одна в коридоре оказалась? Чтобы Федор о том не узнал, да что Федор — Любава, змеища гнусная!

— Не узнает…

— Асенька, много я говорить не могу, пара минут у меня есть. Помощь тебе надобна?

— Чем ты помочь мне сможешь? Муж во мне властен!

— Я тебя могу от него забрать, увезем далеко — не найдет тебя никто.

Аксинья дернулась, словно от удара хлыстом. А потом…

Ох и сладок же яд власти. С одной стороны — муж, нелюбимый, постылый, да, и грубый, и руки распускающий. С другой же…

Когда ребенок появится, совсем другое отношение будет к ней от людей окружающих! И в монастырь ее не отправят, как бесплодную, и… и своего рОдить получится, и наладится все со временем! Обязательно, так Любава говорила.

Это Устя свекровушке не верила, а Аксинья еще наивной была, не думала, что обманывают ее так нагло и подло.

А еще деньги, еще власть, еще терем царский… а когда убежит она, что у нее будет? Замуж не хочется ей, еще одного мужика грубого терпеть? Нет, ни к чему такое. Михайла один, а… он тут останется. С Устиньей рядом.

Ревность всколыхнулась, разум гневом залила.

— Близко ко мне не подходи, дрянь! Не сестра ты мне, видеть тебя не хочу! Ты во всем виновата, ТЫ!!!

А кто ж еще-то? Вот когда б Устя за царя замуж не вышла, Федор бы ее и взял себе. В постель, понятно, взял, не женой — полюбовницей! Ей бы все мучения доставались, Аксинье все почести, а как Борис помер бы, Федор царем стал, Аксинья — царицей… и всему этому Устинья свершиться помешала. Не врагиня ли?

Отшатнулась Устинья, ровно от удара, и Аксинья гордой лебедью мимо проплыла. Вот еще!

Не надобна ей от сестры никакая помощь! НЕ НАДОБНА!!!

И сестра ей такая тоже не нужна! Все у нее есть!

Устинья только головой покачала. А чем тут поможешь, что сделаешь?

Ничего…

Глава 5

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой

Мой ребенок.

Наш ребенок.

Я и Борис, мы оба соединились в этом крохотном существе. Ночью я просыпаюсь, и кладу руку на живот, и чувствую, как бьется сердечко нашего малыша. Или малышки — неважно. Я уже люблю свое дитя, так люблю, что даже страшно становится. В той черной жизни я месяца