Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 43

Да, и так бабы себе на жизнь зарабатывают. Элиза могла бы. Царевич? Тут и порядочные бабы глазками заблестели. К такому в метрессы попасть очень даже завлекательно. Чай, богат он, любовь свою по-царски и одарит?

— Ага.

— Они провели вечер вместе, — Руди и тут врать не собирался. А чего врать, когда все слышали? И что провели, и что понравилось…. — Считай, до утра. Она, когда уходила, хвасталась перстнем с лалом. Большим таким…

Священник и Пауль снова переглянулись.

Дело обретало ясность.

Ну, укусы — синячки, дело такое. Да и выглядело это совсем иначе на грязном мертвом теле, вполне могло сойти за страстную ночь. Бывает. Если уж вовсе по секрету, Пауль тоже…. Оскоромился с Элизой, и знал, что девушка она страстная, потом дней пять спиной к супруге не поворачивался, в постель только в рубашке ложился, пока царапины не сошли. Так ногтями подрала, кошка дикая…

А дальше тоже понятно.

Шла баба домой, небось, кольцо и убрать не додумалась. А грабители все ж встречаются. Напали, придушили, может, и не хотели насмерть-то, да тут уж как получилось. Много ли ей надо, с такой тонкой шеей? Потом все забрали, раздели, бросили…

Печально.

Очень печально.

Будет ли это иметь какие-то последствия для общины? Этот вопрос и задали Рудольфусу.

Руди только плечами пожал.

— Я сам расскажу все царевичу Теодору, сам ему посочувствую, когда вы не против. Не думаю, что он будет гневаться. Но я попрошу его, чтобы Лембергскую улицу проходили чаще.

А вот эти последствия всех устроили.

— И попрошу его выделить денег бедной Магрит. На приданое младшим дочкам.

А вот это было еще и приятно. Если Истерман так говорит, значит, выделят деньги. А если будут деньги….

— Может, и жених какой найдется. Вот, старшей уже двенадцать лет, — задумался Пауль. — Пока поженить их, и пусть работает, хозяйство поднимает, а потом уж, как невеста в возраст войдет, так святой отец их и благословит плодиться и размножаться?

— Почему нет? Надеюсь, царевич согласится быть на свадьбе посаженным отцом, — степенно ответил Руди. — А когда нет, я сам буду. Я чувствую перед собой вину. Если бы я уговорил ее остаться до утра… царевич уснул, и она решила уйти.

Вот это было самым слабым местом в плане Руди. Казалось бы, чего уж лучше для продажной девки — с вечера себя продала, можно и с утра еще добавить. А ее чего-то домой понесло?

Но — прокатило.

Может, потому, что Элиза действительно не любила оставаться у кого-то на ночь. Может, просто всем было безразлично. А может, и царевич перстень дал, да и сказал идти восвояси, вот она и ушла. Недоступное-то завсегда слаще, у баб же разные уловки.

И такое могло быть…

Дело житейское.

На том и сошлись.

Тело понесли в церквушку, Магрит увели домой, отпаивать и утешать, а Руди отправился к Фёдору. Им еще предстояло побеседовать.

Проспался ли, пьянь бессмысленная?

* * *

Когда загремели ворота, Устинья и внимания не обратила. Занята была.

Ругалась с нянюшкой.

Самое сложное не вылечить больного, а долечить его, так-то.

Когда человек ленивый, это легче. Он и сам лишний раз не встанет, и бед себе не наделает. А когда человек живой, да деятельный, да к труду привыкший… вот и уговариваешь нянюшку, что надобно еще нужнУю посудину потерпеть, да по лестницам не бегать, чтобы сердце не зашлось, чтобы долечилась она. А няня спорит, нянюшке уже скучно, горестно…

Няне делать что-то хочется, а можно пока только лежать, да рассказы занимательные слушать. Не уследишь — мигом вскочит и помчится, а ей покой надобен.

Вот и сидела Устя, вот и ругалась…

Когда дверь открылась, она только голову повернула — кто там пришел?

А в следующий миг кинулась на шею старушке, вступившей в горницу, да так важно, словно царица какая. Хотя так взглянешь, и не подумаешь, что старушка что-то значит.

Ну, бабушка.

Невысокая, худенькая, легкая, словно птичка, на голову ниже Устиньи, тонкокостная. Черные волосы под рогатой кикой, до сих пор черные. Может, пара там седых прядей. Не больше. Лицо с тонкой смуглой кожей почти без морщин. Серые глаза, такие же, как у самой Устиньи, крупные, ясные, словно освещают лицо — и кажется она на десять, двадцать лет моложе. А сколько ей на самом деле?

Кто ж знает. Сто лет? Сто пятьдесят?

Не живут столько. Да прабабушке то безразлично. Она-то живет и хорошо себя чувствует. И на ногу легка, вон, по ступенькам в терем пробежала, не запыхалась.

Одета просто, ни бархата, ни соболей, ни парчи узорной, а все равно — поклониться хочется. Как-то так она двигается, ходит, голову поворачивает… одно слово — волхва. Хоть и без посоха. Да и не нужно ей. То мужские игрушки, а ей сила есть — и ладно будет.

— Прабабушка!

— Я, внученька, я. А ты лежи, Дарья. Встанешь — так я об тебя хворостину обломаю, как в детстве твоем. Хочешь все лечение прахом пустить?

Устинья с восторгом пронаблюдала, как няня, которая только что скандалила, укладывается обратно и принимает самый кроткий вид.

— Бабушка, родненькая, благодарствую!

— А ну, дай-ка я на тебя посмотрю, внучка, — Устинья, конечно, приходилась Агафье правнучкой, а то и праправнучкой, и то по линии брата, но кого это интересовало?

Уж точно не двух волхвиц. Одну старую, а вторую… вторая пока еще своей силы не знала. Агафья смотрела на Устинью внимательно, а потом взяла ее за руку.

— Тяжко тебе было?

— Очень, бабушка.

— Теперь я рядом. Я помогу, внученька.

Устя кивнула.

И молчала, потому что горло, словно удавкой перехватило. Она не одна⁈ У нее есть поддержка?

Прабабушка поняла, что девушка сейчас разрыдается в голос, и рукой махнула.

— Посиди пока так, а я Дарью посмотрю…

Устя и сидела.

Наблюдала, как прабабушка осматривает няню, как что-то делает, но что? Она пока не понимала. Сила есть, да знаний нет, а без них хоть ты обсмотрись — не повторишь.

А и ладно.

Прабабушка приехала намного раньше, чем в той истории, она научит, она подскажет… Сделать-то Устя и сама сделает, она сейчас на многое способна. Но есть вещи, которые она должна еще узнать. Есть, и вещей таких множество.

Наконец, осмотр был закончен, и Агафья потянулась всем телом. Совсем по-молодому, и не скажешь, что