Когда под ногами хрустит империя - Вера Ковальчук Страница 28

– Именно – просто и очень удобно. Ты знаешь, как его величество относится ко мне. Должно быть, ты ещё не слышал, что именно меня первого и обвинили во всех этих покушениях, и освободиться от обвинения было трудно. Хорошо ещё, что я прихватил с собой иноземку-свидетельницу, которой даже самые упорные не сумели приписать политической предвзятости…

– Кенред, это всё накипь, пена!

– …Если сейчас я приму эту должность, то не буду больше иметь отношения к полевым сражениям, зато буду отвечать за них своей головой. И появится очень богатая почва для обвинений.

– То есть, только из-за этого страха ты и отказался? А как же солдатское мужество? Офицерское мужество?

– Я так и знал, что ты просто не услышишь. Офицерское мужество заключается в том, чтоб не ввязываться самому и не гнать других в сражение, которое нельзя выиграть. Это не страх. Считай это предчувствием, если желаешь.

– Я не верю во всякие там чародейства и предвидения! – воскликнул раздражённый герцог.

Кенред снова пожал плечами – этот жест у него получался легче всего.

– Хорошо, можешь назвать это результатом анализа. Ещё раз повторю: ты лучше меня знаешь, как его величество относится ко мне и как его порадует моя голова на пике.

– Я уверен, что ты ошибаешься. Ты делаешь страшную ошибку, сын.

– Я уверен, что прав. В политике стремление игнорировать очевидное всегда заканчивается очень и очень плохо.

– Ты преувеличиваешь.

– Да? – Он смотрел печально, но не требовательно. – Ты в самом деле не понимаешь? Я популярен в войсках, мои офицеры, мои ставленники, занимают высокие посты, потому что были талантливы и энергичны, и они предпочтут держать мою сторону, если перед ними встанет выбор. Более того – они очень захотят этого и станут меня уговаривать, а когда я откажусь – начнут действовать за моей спиной, желая преподнести мне «подарок». Его величество видит, что я становлюсь серьёзным соперником для его сыновей. Так что ещё одна победа не поднимет меня на гребень, а погубит. Равно как и поражение, впрочем. Ты в самом деле считаешь, что полезнее всего для империи будет мой труп?

– Нет, я так не считаю. – Герцог в один момент сник, поблек и сгорбился. Тень прошлого легла на его чело, затуманила глаза. Кенред понял, что отец вспомнил о старшем сыне, и плотнее стиснул зубы. – Нет, конечно. Но мне нужно, чтоб ты продумал всё, что последует, и понял, что у тебя просто нет выбора. Мы не можем оставить нашу семью вне политики, иначе политика разберётся с нами, и совсем не так, как нам бы хотелось. Неужели ты не понимаешь, что как только откажешься от власти, моментально ослабеешь, и тогда враги растерзают тебя – только вздохнуть успеешь!.. Хорошо, не участвуй в этой войне, раз уж так уверен. Твои слова звучат… понятно. Простительно. Раз не уверен, обожди. Отдохни. Скажись более больным, чем ты есть. Мой врач тебе в этом поможет. Он составит такие заключения, что Генштаб закажет по тебе поминки и полгода не будет трогать. Будет лишь дожидаться приглашения на похороны. Но уходить совсем ты не имеешь права. Ты должен бороться и дальше – во имя своей семьи!

– Ты меня не слышишь…

– Нет. Это ты не слышишь! И не представляешь, насколько быстро о тебе, герое и военачальнике, забудут, если ты сойдёшь со сцены. Моментально! И это хорошо, если забудут. Всего вернее те, кто мечтает вцепиться тебе в горло, подождут немного и тогда напьются твоей крови. А следом попробуют и моей… Ты тридцать лет завоёвывал свою славу – и для чего? Чтоб теперь всё похоронить в деревне, а потом в желудках низкорожденных ублюдков?

– Я воевал ради империи, а теперь, думаю, смогу похоронить себя где угодно. Ради себя. Империя без меня не пропадёт.

– Чёртов болван! Эгоист, мальчишка!

– А ты, толкая меня в объятия моих врагов ради выгод семьи, то есть себя, поступаешь альтруистично?

Герцог, вставая, стукнул кулаком по столу и опрокинул поднос с чашкой и блюдцем крохотных пряников, а потом грохнул дверью. Кенред взял было экран, на котором до прихода отца листал страницы документов, но, вздохнув, отложил его и закрыл глаза. В голове звучало «ты ничего не сможешь объяснить, никогда ничего не сможешь объяснить», но это была не выстраданная и обдуманная мысль, а давняя привычка. Он подумал, что действительно привык размышлять об отце как о человеке, с которым нельзя договориться.

Обычно эта мысль мелькала и уходила – были заботы и поважнее. А вот сейчас он глубоко задумался. В конце концов, слова отца звучали весомо ещё и потому, что кое в чём он совершенно прав. Старик служил империи долгие годы, политические джунгли он знал от и до и умел делать выводы… И, пожалуй, не только выводы. Герцог остаётся могущественной фигурой на этом поле. Следовало принимать в расчёт то, что отец может затеять собственную игру. Опасно ли это лично для Кенреда? Пожалуй, нет. Ему просто следует и дальше действовать, как он привык – самостоятельно, без оглядки на семейные и тем более чужие интересы. Пока будущее казалось смутным, и чрезвычайно.

Да, отец прав. Тот, кто покидает политические высоты, быстро становится пустым местом и уже ничего не решает, даже в собственной судьбе. То есть нет, он становится хуже, чем пустым местом – он превращается в лёгкую добычу для своих старых врагов.

И эта опасность реальна в любом положении. Всегда приходится выбирать из опасностей разного рода. Главное – выбрать преодолимую опасность, такую, с которой можно справиться… Возможно, надо по-настоящему стать ничем, чтоб враги решили заняться делами поважнее. Пусть они дожидаются идеально удобного для себя момента – и тогда фатально промедлят. Именно это ему и требовалось – время, чтоб подготовить адекватный ответ, опереться на тех, кто станет реальной силой в будущем, и нанести превентивный, но хорошо продуманный удар.

В голове всё смешалось, и Кенред уже не понимал, разумно ли то, что он запланировал, или это полная чушь, постыдная и смертоносная, пригодная лишь для абсурдного сна. Он сам не заметил, как уснул поверх покрывала, но проснулся всё равно на рассвете, как привык. И, едва позавтракав, приказал готовить машину и свою спутницу к отъезду. Ждать ему было нечего.

8