Огнев на линии любви - Лина Коваль Страница 16

Антон, не сводя с меня глаз, усмехается.

– Даже не буду думать о том, почему ты так себя ведешь. Ты, блядь, такая забавная, Фюрер, у меня башка дымится.

– Это от голода, – тут же спохватываюсь. – Садись, я за тобой поухаживаю.

Быстро раскладываю пиццу на тарелки и с удовлетворением замечаю, что мой чайник прекрасно смотрится в стеклянном шкафчике. Будто тут и стоял! Надо же.

– Так что с твоей помощницей? – еще раз спрашиваю.

– Есть, да, – кивает Антон. – Но это потому, скорее, что привык жить с бабушкой в детстве, а она в город возвращаться не планирует. Ей и в деревне хорошо.

– Ясно. Бабушкозамещение, – смеюсь.

– Что-то вроде того.

– Так может… – наклоняюсь. – Стоит присмотреться к женщинам постарше?

Он смеется своей самой обворожительной улыбкой, отпивает чай из кружки. На провокацию не реагирует.

– Кстати… А где твои родители? – так же легко спрашиваю, жуя. – Почему ты жил с бабушкой?

– До восьми лет жил с родителями. Потом их не стало.

Глава 17. Есения

– Что значит твоих родителей не стало, Антон? – спрашиваю, округляя глаза.

Вытираю губы салфеткой. Аккуратно сложив ее вчетверо, убираю под тарелку.

– Нам обязательно говорить об этом, да? – хмурится он, отставляя кружку. Небрежно сминает свою салфетку и одним точным броском отправляет в раковину. – Иди ко мне уже.

Подается вперед, но я упрямо скрещиваю руки на груди и награждаю его самым строгим взглядом.

– Конечно, мы поговорим об этом, Огнев, – возмущенно отрезаю. – Из пяти часов, что я оставалась с тобой наедине, четыре с половиной твой член был либо скрыт под полотенцем, либо пребывал во мне. Сегодня первый раз, когда он так долго не появляется на свет. Я уже думаю, не используешь ли ты меня для секса?

– Ты что? Как можно? – он ухмыляется, откидывая голову на стену.

Глаз с меня не сводит. Выглядит при этом как абсолютный хозяин положения.

– Может быть, ты вообще считаешь меня легкодоступной? – задираю лицо.

Антон потирает подбородок и закатывает глаза, шепотом матерясь и взывая к Господу.

– Я считаю тебя, Фюрер, охренеть какой прекрасной…– выдает грубовато.

Я неловко улыбаюсь. Это очень мило. Вот только приятное чувство длится ровно до того момента, пока этот солдафон не заканчивает фразу:

– … но с легкой ебанцой.

Мою улыбку как сквозняком сдувает. И рациональную половину мозга вместе с ней. И… хоть какую-то базовую адекватность.

– С чем, прости? – зловеще переспрашиваю.

– С придурью.

Ему кажется, так лучше звучит?

– С придурью? – я в бешенстве.

– С легкой.

Антон показывает пальцами расстояние сантиметра в два.

– С легкой?

– Почти незаметной, Есенька, – откровенно скалится, обнажая ряд белоснежных зубов.

Ах, Есенька?!

– Почти незаметной? – наконец-то взрываюсь. – Ты считаешь, что это тебя спасет, проклятый эксгибиционист? – запускаю корочку от пиццы прямо в самодовольную рожу. Меткость никогда не была моей сильной стороной, поэтому итальянский снаряд летит в дверь. – Я дура то есть, Огнев?

Запускаю еще одну. И еще. Агрессивно и с яростью. До тех пор, пока коробка не становится пустой. Слава богу, на столе есть сахар-рафинад.

Просто немыслимо. У меня в городе самый высокий процент по ученикам, сдавшим ЕГЭ выше восьмидесяти баллов за прошлый учебный год. У меня грамота, между прочим. От Министерства! А он меня дурой называет?

Меня?

– Я? Дура?

– Я так не говорил, Фюрер. – Антон громко хохочет, прикрываясь руками, а когда ему надоедает обороняться, тянется ко мне через стол и тут же резко поднимается.

Подхватив под мышки, заваливает мое тело на столешницу и встает между ног. Я брыкаюсь, но, конечно, это бессмысленно. Он сильнее.

– Отвали, – всхлипываю от обиды.

– Ну хватит, – хмурится он, внимательно разглядывая мое лицо. – Мне нравится твоя придурь. Я тащусь от нее, как дебил.

Серьезным становится. Склонившись, обжигает приоткрытые губы успокаивающим поцелуем. В кучу к моей улыбке, рациональной части мозга и адекватности отправляется жгучая обида. Обнимаю крепкую шею и отдаюсь своим чувствам. По телу приятная слабость растекается.

Не могу на него обижаться. Особенно когда он так целует.

– Сам дурак, – шепчу в теплые губы.

– Договорились. Мы два дурака. Так тебе полегче?

– Не особо, – всхлипываю еще громче.

Антон отстраняется и неотрывно смотрит на мои губы. Живот таранит его возбуждение.

– Лучше бы мы и правда про родителей разговаривали, – он вздыхает устало. – У тебя как они? В добром здравии, надеюсь?

– Да, – шмыгаю носом.

– Какие-нибудь профессора?

– Мама – заслуженный учитель русского языка. Папа – инженер.

– Тоже заслуженный?

– Наверное, да… Но родители давно на пенсии. Живут практически все время за городом, в квартиру только показания счетчиков снимать приезжают.

– Ясно.

– А твои? – тихонечко еще раз интересуюсь.

Лицо Антона снова принимает скучающий вид. Так, будто я его про время спрашиваю.

– Мои погибли двадцать лет назад, – отвечает он с холодным спокойствием.

– Как погибли, Антон? – настораживаюсь.

– И почему я тебе все это рассказываю? – Огнев морщится, ласково оглаживая мои бедра. – В общем, они задохнулись при пожаре. Практически не мучились.

– Ты тоже там был?

– Нет. Я был у бабушки. Как бы это сказать… у нас была не вполне обычная семья, Еся. Сейчас про таких говорят: асоциальные.

– Они выпивали, Антон?

– И это тоже, – кивает безразлично.

Прикрыв глаза, дышу часто. Как паровоз, набирающий ход. Какими бы родители ни были, Антон наверняка их очень любил. Оказаться в восьмилетнем возрасте совершенно одному, а потом стать пожарным, каждый день спасать человеческие жизни, потому что самые близкие люди погибли в огне… Боже, это так благородно!

– Ну все… Пошло-поехало, сливаем баки, – он вздыхает, разглядев накатывающиеся слезы в моих глазах. – Машину милосердия имени Есении Файер уже не остановить. Лучше бы ничего не рассказывал. Жалеешь меня, что ли?

– Отстань. Я с… «ебанцой», – хнычу, еще сильнее сжимая пальцами твердые плечи. – Мне можно. Понял?

Антон наклоняется и снова целует. Так жарко, что голову сносит. Солоноватый привкус слез на губах его ничуть не смущает.

– Я тут подумал, – отстраняется он, опуская взгляд на раздутый пах. – Может, пока ты на кислых щах, согласишься…

– Что?

– Минет хочу. Твои губы с ума свели. Думаю об этом постоянно, малышка.

– Губы?

– Чисто из жалости, – он обворожительно улыбается.  – Как сироте…

Взлетаю в воздух со скоростью истребителя.

– Ты вообще, да?

Резко его оттолкнув, бегу в прихожую. Я вся – безумие. Еще минуты две – и спасатели ему понадобятся.

– Есь, я пошутил, – Антон пытается меня остановить, но он еще не видел Есению Файер в гневе.

Талии касаются сильные руки.

– Не трогай меня, мерзкое животное. Озабоченный… – остервенело вжикаю молниями на ботинках.

– Дурацкая шутка, согласен. Прости.

– Да пошел ты!

– Я тебя не отпущу, – говорит он чуть строже,