Бандит Ноубл Солт - Эми Хармон Страница 37

– Вы не любите мужчин, – повторил он.

– Нет.

– Но у вас есть сын.

– Да. И когда он станет мужчиной, я все равно буду его любить. Но сейчас он ребенок, а значит, мне пока не нужно об этом тревожиться.

Она почти висела у него на руке. Он остановил ее и заставил отпить еще воды из фляги.

– Значит, никаких поцелуев, – произнес он, когда она отняла флягу от губ.

– Да. Никаких поцелуев, – подтвердила она, склонив голову и утирая рот.

Он потрепал ее по руке:

– Ладно, голубка.

И они побрели по палубе, словно два старика, совершающие утренний моцион. И увидели, как взошло солнце.

11

Тут Дикий Запад,

Тут каждый – бандит или

Хотел бы им стать.

С того дня, когда Огастес появился на свет, Джейн перестала существовать. Ее место заняла Джейн-мать. Джейн-защитница. Джейн Туссейнт, чей-то целый мир. То было разрушительное, коренное преображение. Она перестала крепко спать. Перестала думать о себе. Перестала строить планы, касавшиеся ее одной, превратилась в иное, новое, сотканное из лоскутков существо.

Она боялась, что не будет способна любить, потому что ее саму никогда не любили. Из всех знакомых ей чувств наиболее близкой к любви была та признательность, что волной затопляла ее, когда люди слушали ее пение. Они забывали дышать, исступленно хлопали, затихали в восхищении. Это чувство не давало ей поникнуть, увянуть, как цветок в вазе, но к тому моменту, когда родился Огастес, ее лепестки уже начали опадать, а головка склонилась.

Она нарекла его Огастесом, потому что он станет великим. Ее маленький Цезарь. И полюбила его безотчетно, интуитивно – так же, как пела, – словно ее душа заранее умела любить, и Джейн оставалось лишь последовать по уготованному ей пути, навстречу спасению и избавлению.

Он не был сыном лорда Эшли. Он принадлежал ей, ей одной, и она любила его, по-настоящему, даже безупречно. Но безупречная любовь – не залог безупречной жизни, и за десять лет, прошедших с его рождения, она забыла о том, что такое крепкий сон. Во сне она вслушивалась. Оберегала. Напряженно сжималась. Кричала. И каждое утро просыпалась с мыслями об одном Огастесе.

Но сегодня она проснулась спокойно, медленно, под доносившееся из соседней каюты хихиканье Огастеса. Сил улыбнуться у нее попросту не было, и она слушала и изумлялась тому, в каком положении оказалась.

Отчего-то она доверяла Ноублу Солту. Шесть лет назад он проявил себя лучше, чем все мужчины, да и вообще все люди, что встречались ей в жизни. За последние два дня впечатление, сложившееся у нее еще тогда, лишь укрепилось. В нем чувствовались истинное благородство, честность, доброта, столь соответствовавшие его – пусть и фальшивому – имени, а его присутствие здесь, рядом с ними, казалось такой благодатью, что она решила даже пересмотреть свою ущербную, давно обескровевшую веру во Всемогущего.

Судя по звукам, Ноубл учил Огастеса кидать лассо. Вся мебель в каютах была прикреплена к стенам и полу, на случай волнения на море, но столбики кровати – по крайней мере, по словам Ноубла, – прекрасно годились для тренировки. Конечно, они старались вести себя тихо, но Джейн уже два дня не вставала с постели, а дождь, что зарядил накануне и до сих пор не прекратился, не позволил им подняться на палубу. Сон помогал удержать морскую болезнь в узде. Прежде, оказываясь на корабле, она боялась спать: мать не имеет права впадать в забытье. Но теперь она забылась. Полностью, совершенно забылась. И Ноубл, вероятно чувствовавший, что она сможет отдохнуть, лишь зная, что они где-то рядом, час за часом занимал Огастеса чем только мог.

Они вязали узлы, набрасывали лассо на столбики кровати и сочиняли хайку. Когда стюард принес обед, привел в порядок каюту и набрал воды в ванну, она снова уснула, а Ноубл Солт принялся рассказывать истории. Она то просыпалась, то снова погружалась в сон, ей хотелось и слушать, и наслаждаться тем покоем и довольством, которые окутывали ее рядом с ним. Она словно парила над каютой, и голос бандита вплетался в ткань ее сновидений, в их образы и сюжеты.

– Если я задам вам вопрос, вы мне скажете правду? – Огастес подлизывался, она хорошо знала этот тон.

– Как пойдет. Что, если правда тебя расстроит? – спросил Ноубл.

– Меня расстроит?

– Ну да. Порой правда не приносит ничего хорошего. Мы к ней не готовы. Нам нужно до нее дорасти, что ли. А к чему-то мы и вовсе никогда готовы не будем.

– Я уже давно читаю книжки. С тех пор, как мне исполнилось шесть. Мама позволяет мне читать все, что я хочу. Она мне купила вот это.

На какое-то время разговор стих, слышался лишь шелест страниц, и Джейн снова уплыла по волнам сна. Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем Ноубл снова заговорил:

– Все не так было. Они здесь все перепутали. Где это напечатали? А, в Нью-Йорке. Что ж… Это многое объясняет.

– Откуда вы знаете, что все было не так?

Снова тишина.

– Я был с ним знаком.

– Вы были знакомы с Уайеттом Эрпом?

– Ну да. Не слишком близко. Но достаточно, чтобы знать, что святошей, каким его тут изображают, он не был. Они с братьями были те еще молодчики, да и убивать не гнушались.

– Но ведь он был шерифом!

– Был. Но на Западе шериф – тот же бандит, только со значком.

– А вы были шерифом?

– Никогда в жизни.

– А бандитом были?

– Давай-ка вот как поступим. Задавай вопросы, а я отвечу, если могу. Но если решу, что твоей маме не понравятся мои ответы, то ничего не скажу.

– Вы родились в Юте?

– Да. И ты об этом знаешь.

– Вы ковбой?

– Мы зовем ковбоев пастухами. Но да, я начал работать на ранчо, когда мне было примерно столько, сколько сейчас тебе. Я много где поработал.

– Вы говорили, у вас было много имен. Можете их назвать?

– Нет, Огастес. Не могу.

– Почему? Вы сердитесь? Когда вы зовете меня Огастесом, то как будто сердитесь.

– Я не сержусь. Просто не хочу отвечать.

– А какая у вас самая любимая книжка? – Огастес вдруг сменил тему.

– Хм-м. Не знаю. Я ведь не все книжки прочел. Так что не слишком честно выбирать всего одну.

В его голосе звучали такая доброта, такое спокойствие, что она вынырнула из сна и