Сердцеед в Венецианской паутине - Натали Карамель Страница 35

«Прости… Луи… — прохрипел Оттавио, опуская голову почти до пола перед ним. — Ты был прав… во всем… Я… я тварь… Помоги… Научи…»

Луи насладился этой картиной еще мгновение — сломленный, плачущий на коленях аристократ. Потом шагнул вперед, небрежно схватил Оттавио за воротник и поднял на ноги. Юноша пошатнулся, едва держась.

«Слова — дешевы, щенок, — процедил Луи, глядя ему прямо в опухшие глаза. — Особенно пьяные слова. Прощение заслуживается делами. Поступками. Понимаешь?»

Оттавио кивнул, как марионетка, из глаз его текли ручьи. «Понимаю… Буду… стараться…»

«Отлично. Сейчас ты идешь в свою комнату. Умоешься. Переоденешься. Выспишься. А потом… потом начнем с азов. С самого простого: как не быть сволочью. — Луи толкнул его в сторону коридора. — Марко! Помогите нашему… гостю… добраться до постели.»

Марко, появившийся словно из тени, молча взял под локоть шатающегося Оттавио и повел его прочь. В столовой повисла тягостная тишина. Катарина все смотрела на то место, где только что стоял Оттавио, как завороженная. На ее лице был не страх, а глубокое потрясение.

«Лео… — прошептала она наконец. — Что… что с ним случилось? Что они… делали?»

Я глубоко вздохнул, подбирая слова. «Перевоспитание, Катарина. Иногда… оно бывает очень болезненным. Луи показал ему… то, что он сам создавал своим безразличием, своей жестокостью. Самые темные уголки этого мира. Тот самый ад, из которого тебя вытащили.»

Она вздрогнула, обхватив себя руками. «И… он понял? По-настоящему?»

«Посмотрим, — сказал я честно. — Но то, что мы видели… это был не притвор. Это был слом. А из слома… иногда рождается что-то новое. Лучшее. Надеюсь.» Я положил руку на ее плечо. «Ты в безопасности. Он… он больше не твой враг. Попробуй поверить.»

Она кивнула, но глаза ее были полны неразрешенных вопросов. Она допила свой шоколад, поднялась.

«Я… я пойду. Почитаю.» Она взяла свою книгу — щит, якорь, убежище — и быстро вышла.

Вскоре вернулся Луи. Он успел переодеться в чистую рубашку и камзол, умыться, но от него все еще пахло дешевым вином, порохом и… чем-то тяжелым, городским дном. Он плюхнулся на стул напротив меня, с довольным вздохом налил себе полную чашку кофе и добавил туда изрядную порцию коньяку из фляжки, всегда при нем.

«Ну что, граф, — хрипло произнес он, его глаза блестели лихорадочным огнем усталости и возбуждения, — как вам наш кавалер? Произвел впечатление?»

«Неизгладимое, — признал я. — Что ты с ним делал, Луи? Где вы были?»

Он отхлебнул кофе с коньяком, зажмурился от удовольствия, а потом начал. Его рассказ был грубым, лаконичным, как удары кулаком.

«Показал ему жизнь, Лео. Ту самую, которую он топтал каблуками своих шелковых туфель. Начали с «Золотого осла» — притон у старых доков. Там… — он махнул рукой, — грязь, вонь, пьяные морды. Поставил его в угол. Пусть смотрит. Потом началась драка. Из-за девчонки, лет тринадцати, не больше. Ее тащили в боковую, она орала как резаная. Наш Оттавио… — Луи усмехнулся, — сначала сжался. Потом вдруг как заорет: «Оставьте ее!» Ну, ему, естественно, тут же съездили по роже. Я встрял. Пришлось пару рож проучить. Вытащили девчонку. Она вся в синяках, трясется. Оттавио на нее смотрит… а у нее глаза — как у затравленного зверька.»

Я кивнул, холодок пробежал по спине. Луи продолжил, его голос стал жестче.

«Потом пошли дальше. К «Серебряному угрю». Там уже посерьёзнее. Торгуют… всем. Живым товаром тоже. Видели, как старикашка-торгаш тыкал палкой в клетку… а там двое ребятишек. Голодные, перепуганные. Говорит: «Крепкие, работать в рудники сгодятся. Дешево отдам». Оттавио стошнило прямо там. А потом… потом была набережная Морозини. Там… — Луи замолчал, его лицо на мгновение стало каменным, — нашли тело. Мальчишки. Лет пятнадцати. Перерезанное горло. Выброшенное, как мусор. Рядом с ним сидела девчонка… больная, в лохмотьях. Плакала. Кто-то из местных бродяг сказал, что ее продали за грош, а мальчишка пытался за нее заступиться…»

Луи выпил остатки кофе одним глотком. «Вот тогда его и переклинило окончательно. Он начал орать. Плакать. Потом замолчал. Стал как тень. Я его поволок дальше. Показал, где голодные старики гниют заживо. Где матери продают себя за кусок хлеба детям. Где пьяницы в дерьме спят. Всю эту клоаку, Лео. Весь этот ад, который существует пока такие, как он, — Луи ткнул пальцем в сторону комнаты Оттавио, — считают людей вещами.»

Он замолчал, переводя дух. Его глаза горели. «Потом мы попали в переделку у «Рыжей кошки». Пьяные матросы полезли драться. Я встрял, он попытался… что-то сделать. Получил еще. Но уже не скулил. Просто… смотрел. А потом мы пили самое дешевое пойло в самой вонючей таверне. И он плакал. И спрашивал: «Как жить с этим? Как я теперь могу жить?» — Луи хмыкнул. — Вот тогда я ему и сказал: «Начинай с малого. С «прости». И будь готов пахать, как вол, чтобы хоть каплю грязи смыть со своей души». И он… согласился.»

Я смотрел на Луи. На этого человека, который еще недавно был для меня легкомысленным повесой, а теперь… Теперь он был другим. Сильным. Решительным. Жестоким, когда нужно. Но — справедливым. И главное — понявшим. По-настоящему.

«Луи… — начал я, и мой голос дрогнул от искреннего уважения. — Это было… жестоко. Опасно. Но… чертовски эффективно. И правильно. Ты сделал то, что я, возможно, не смог бы. Ты… молодец. Честное слово.»

Луи замер. Он явно не ожидал такой прямой похвалы. Его щеки слегка порозовели под щетиной и грязью, которую он не отмыл до конца. Он опустил взгляд на свою чашку, потом поднял на меня. И вдруг его лицо озарила самая широкая, самая беззаботная, по-детски радостная улыбка. Во все его тридцать два зуба. Как в старые, добрые времена, но теперь — с новым смыслом.

«Правда? — пробормотал он, вдруг смутившись. Он отхлебнул кофе, чтобы скрыть это непривычное чувство. Потом наклонился ко мне через стол, понизив голос до конспиративного шепота, но в глазах его горел азарт. — Знаешь, Лео… Я тут подумал… Надеюсь, что теперь… теперь про нас будут легенды другие складывать. А? Не про то, как мы по борделям да кабакам шастали… А про то… ну, знаешь… — он смущенно мотнул головой, — про то, как мы… ну… людей спасали. Мерзавцев в людей превращали. Как добропорядочные… гм… ну, не святые, конечно, но… благородные господа!» Он выпалил