Сердцеед в Венецианской паутине - Натали Карамель Страница 17

указ соседствовал со списком мишеней и приглашением на вечер поэзии. Три лица одной войны. Я взял перо. До вечера нужно было превратить сухие строчки в живые портреты врагов и возможных союзников. И найти в себе силы сыграть роль ценителя поэзии. Ради Елены. Ради того, чтобы раздавить голову Змеи. Даже если для этого придется слушать сонеты.

Глава 12: Флейта водосточных труб и шелковые сети

Пергаментные портреты врагов и союзников все еще пылились на столе, но Марко уже стоял с камзолом — темно-синим бархатом, расшитым серебряной нитью по вороту и манжетам. «Одевайтесь, синьор. Месье де Клермон уже ждет внизу. И проявляет… нетерпение».

Спускаясь по лестнице, я услышал его еще на полпути. Луи расхаживал по мраморному вестибюлю, поправляя кружевные манжеты и напевая какую-то игривую ариетту. При моем появлении он обернулся, и его лицо озарилось предвкушающей улыбкой.

«Леонард! Наконец-то! — воскликнул он, окинув меня оценивающим взглядом. — Бархат? Серебро? Солидно. Но не слишком ли мрачно для вечера, где будут блистать самые прекрасные цветы Венеции? Надеюсь, ты не собираешься весь вечер щуриться на Мочениго, как сова на мышь?»

«Цель вечера — не только поэзия, Луи, — сухо напомнил я, позволяя камердинеру накинуть на плечи темный плащ. — И твоя задача — блистать достаточно, чтобы отвлечь внимание от моих… щурящихся совиных глаз.»

«О, будь спокоен! — Он щелкнул пальцами. — Луи де Клермон еще не разучился очаровывать! Вперед, мой мрачный друг! Навстречу музам, вину и, главное, — дамам!»

Палаццо Контарини встретило нас ослепительным светом сотен свечей, отражавшихся в золоченых зеркалах и мраморных полах. Воздух был густ от аромата дорогих духов, воска, цветочных гирлянд и легкого напряжения светского вечера. Шелк, парча, кружева — все сливалось в роскошный калейдоскоп. Женский смех, легкий, как звон хрусталя, плыл над гулким рокотом мужских голосов.

Луи, будто гончая, почуявшая дичь, мгновенно растворился в толпе, его улыбка сияла во все тридцать два зуба. Я же задержался у входа, впитывая картину, ища знакомые лица из моего списка. Мочениго, похожий на надутого индюка в пурпурном, важно беседовал с кем-то у колонны. Дандоло нервно теребил манжету, поглядывая на вход. Кверини — строгая, в темно-зеленом, с ледяным взглядом — наблюдала за всем свысока. Барбаро и Дзено пока не было видно.

И тут Луи снова выручил. Неожиданно появившись из толпы, он схватил меня за локоть с театральным восторгом.

«Лео! Старина! Иди сюда! Я нашел просто очаровательных спутниц для этого вечера! Не смей отказываться!» Он почти втащил меня в группу из трех дам. Их глаза — любопытные, оценивающие — мгновенно устремились на меня. Луи представил с размахом:

«Маркиза Изабелла Фоскарини — ее остроумие способно затмить само солнце!» Дама в лиловом, с умными, чуть насмешливыми глазами, грациозно склонила голову. «Синьорина Кларисса Манфреди — ее голос, говорят, заставлял плакать ангелов!» Юная блондинка с невинным взглядом (слишком невинным для этого общества) застенчиво улыбнулась. «И графиня Виоланта Орсини — ее знания поэзии могут поставить в тупик любого академика!» Зрелая, величественная дама в черном с серебром кивнула с достоинством.

Изабелла Фоскарини… Фоскарини… Связана с Кверини через брак покойного мужа! Кларисса Манфреди… Любовница Пьетро Дзено, о которой докладывал Марко! Виоланта Орсини… Ее покойный муж был компаньоном Барбаро! Луи, чертов бабник, попал в яблочко! Я почувствовал прилив энергии.

«Огромная честь, синьоры, — поклонился я с безупречной галантностью, целуя протянутые руки. — Леонард, граф де Виллар. Ваша красота и изящество делают этот вечер поистине незабываемым еще до его начала.»

Легкая беседа завязалась сама собой. Я ловил каждое слово, вставляя осторожные вопросы, комплименты, демонстрируя начитанность (благо, знания настоящего графа и мои собственные слились воедино). Дамы, казалось, были благосклонны. Маркиза Фоскарини ловила мои намеки о торговле с тонкой улыбкой. Синьорина Манфреди бросала на меня заинтересованные взгляды. Графиня Орсини оживилась, когда речь зашла о сонетах Петрарки. Луи парировал шутками, создавая идеальный фон. Я чувствовал — контакт налажен. Эти женщины могли стать ключиками к нужным дверям позже.

Гонг возвестил о начале поэзии. Мы переместились в огромный зал с рядами стульев и диванов. К моему удивлению (и тайному ужасу Луи), дамы устроились так, что я оказался в центре — между графиней Орсини и синьориной Манфреди. Маркиза Фоскарини села чуть поодаль, но ее внимательный взгляд был на мне. Луи, оттесненный на периферию, строил мне комично-обиженные гримасы.

Вечер начался. И… о чудо! Это не было пыткой. Чтецы — среди них сам хозяин, Джованни Контарини, с лицом, не предвещавшим поэтических глубин, — декламировали сонеты и мадригалы незнакомых мне авторов. Язык был изыскан, образы — поразительно свежи, эмоции — подлинны. Я слушал, завороженный. «Эти стихи не дошли до моего времени. Сгорели в библиотеках, утонули в каналах, забыты… Какая потеря!» Я ловил каждое слово, восхищался вслух наравне с другими, чувствуя, как напряжение последних дней понемногу тает под волнами прекрасного. Даже суровый Мочениго кивал в такт, а Кверини позволяла себе легкие улыбки.

После особенно страстного сонета о неразделенной любви, который вызвал вздохи у дам и одобрительный гул у мужчин, графиня Орсини обернулась ко мне. Ее глаза горели.

«Граф де Виллар, вы, кажется, истинный ценитель, — сказала она тихо, но так, что слышали соседи. — Ваши французские поэты, несомненно, велики… но не рискнете ли вы поделиться чем-то… необычным? Из сокровищницы вашей родины? Что-то о… любви?» Ее взгляд был вызовом.

Внезапная тишина вокруг. Взгляды дам — ожидающие, мужчин — любопытные или скептические. Луи замер, широко раскрыв глаза. «Шанс!» Мысль пронеслась молнией. Нужно что-то дерзкое, разрывающее шаблон, запоминающееся. Не классика. Что-то из моего времени. Что-то… провокационное.

Я встал. Легкое волнение щекотало горло, но я его подавил. Взгляд скользнул по залу — вот они, мои цели: Мочениго, Дандоло, Кверини, сам Контарини на почетном месте. Барбаро вошел незаметно и стоял у колонны, наблюдая. Дзено прислонился к стене рядом с ним, скептически подняв бровь.

«Синьоры, синьоры, — начал я, голос звучал ровнее, чем я ожидал. — Вы просили о любви… и о чем-то необычном. Простите мой дерзкий французский акцент, но позвольте мне прочесть строки одного… мятежного духа моей эпохи. Не сонет, а крик. О любви к миру, к необычному… и к той, кто способна превратить обыденность в чудо.»

Я сделал паузу, собрался. И начал, вкладывая в слова всю страсть и дерзость, на которые был способен:

А вы

ноктюрн сыграть

могли бы

на флейте водосточных труб?

Тишина стала гробовой. Кто-то ахнул. Графиня Орсини замерла с полуоткрытым ртом. Синьорина Манфреди широко раскрыла глаза. Даже