Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова Страница 2

Тоже хочу так улыбаться. Вот только мне все равно невесело. Потому и зашел в профиль Мурт, потом бывшей, одногруппников, друзей по школьным секциям, зашел на случайную статью в Википедии. Прокрастинатор, лентяй, интернет-зависимый – скажете вы, а я назову это социальным исследованием. Никогда не знаешь, где блеснет среди сора та мелочь, которая затем решит все.

Дед ведь такой в Завьяловске не первый и не последний. Да и, казалось бы, чего удивительного? Люди всегда пропадают без вести, это даже в порядке вещей, говорили мне взрослые. Кого-то убили и спрятали труп так, что его потом не смогли отыскать. Кто-то пошел искупаться в речке и утонул, а тело очень далеко унесло течение. Кто-то увидел что-то интересное и зашел совсем не туда. А кто-то просто хотел исчезнуть, вот как я частенько. Уйти и никогда больше не говорить с теми, кто на тебя так влиял, кому ты признавался в любви и кто любил тебя самого.

Теперь, когда деда и всех остальных давно нет и как следует поговорить не с кем, я говорю с ним. С ежедневником то есть. Вношу туда то, что не могу сказать вслух или набрать в переписке. Так что ежедневник многое терпит. Вот кое-кто из «Наблюдателя» меня все-таки достает из-под земли в момент, когда хочется не существовать. Вот молчат источники. Вот я выжимаю из уже надоевшей темы все, что только было можно, а текст возвращают на доработку – и снова, и снова, и снова, пока он не потеряет смысл окончательно. Вот мне режут гонорар, пусть и вроде бы за дело. Вот кто-нибудь заявляет, что однажды нас, журналистов, заменит искусственный интеллект. А я выписываю все, что думаю, по старинке, на бумагу, и это вам не какие-то гугл-доки.

От дела опять отвлекает Шмелев, редактор. Мол, что там с текстом? Я отправляю ему то, что собирался доработать, но так и не сел за текст – охота ли опять тратить жизнь на какие-то сплетни? Пока он не поймет, в чем там суть, есть время. Редкие, драгоценные часы, чтобы копать свое, то, ради чего я, наверное, и пошел когда-то в школу журналистики. Искать таких же, как дед. Удобнее было бы копать, работая в органах, но туда меня все равно не возьмут.

Впрочем, интересного хватает и здесь. Я уже месяца два при возможности зарываюсь в старые газеты – библиотекари смотрят устало; собираю в папку пестрящие красным цветом ориентировки из соцсетей, набиваю закладки браузера ссылками, которые ни в жизнь, кажется, не разобрать. Сразу или со временем узнаю, что кого-то из них нашли, живым или мертвым, и вычеркиваю их из списка. Список стремительно редеет, и тех, кого с девяностых так и не нашли, как ни странно, уже осталось в нашем районе не особенно много, и, глядя на их имена, я чувствую: не убегу, как бы ни старался. Они меня ждали, и пусть я окажусь психом, если между ними на самом деле нет никакой связи.

О большинстве почти ничего не знаю, – видно, еще не время, – а двоих представляю уже хорошо. Среди них спортсмен и местный тревел-блогер[1], который прославил наше захолустье. Еще один случай, уже двенадцатилетней давности, – девочка-сирота с собакой, которой она устроила дом в картонной коробке за одной из завьяловских школ. В книге записи воспитанников в интернате осталась лишь сухая запись о Яне Мироновой, а собаку какое-то время искали местные волонтеры, но так и не смогли найти.

Но, что бы ни случилось, дед всегда будет в списке как главный и любимый и как тот, кого я никогда не смогу отыскать. Но все-таки я снова открываю страницу Эли и не глядя на экран пишу ей короткое письмо.

Глава 2

Настя. Еду, еду, еду к ней, еду к миленькой своей

«Только у меня не миленькая, а миленький».

«Чух-чух», – вторил поезд. «Шкряб-шкряб», – Настя обдирала старую косметичку кирпичного цвета, которая облупилась с одного бока. Шелуха поддавалась, и бок становился кипенно-белым. Настя залюбовалась. Получалась стильная двухцветная вещица. До модницы Насте было как до Москвы пешком. А чего выряжаться, если каждый божий день в белом халате сидишь в кабинете с Магомедовной? Аллергия, анамнез, анаболики… Александр. Настя невольно прикрыла глаза, сама же заметила романтическую ужимку и прищурилась еще сильнее, как в старом советском кино про любовь, новую жизнь в ситцевых платьицах и высотках, которые неслись в небо, а солнце перепрыгивало из одного еще не застекленного окна в другое. «Вот узнаю, что Саше нравится, тогда и закуплюсь».

Настя вспомнила, как целых шесть лет назад она начала переписываться с Гиги. Слово за слово. Аватарка, понятно, ни о чем – кувшинчик греческий. Как-то тепло, легко, приятно было, как будто в кувшинчике было домашнее вино, и оно тонкой струйкой текло в переписку, отвлекая от бесконечного потока пациентов, изможденных зудом, отеками и крапивницей. Не Гиги, а Саша. Ну Саша так Саша. Было приятно, что Саше захотелось снять шелуху соцсети и открыться. Настя почему-то думала, что и Гиги, и Саша были женского пола. Девчонки-то всегда найдут о чем поболтать. А тут вдруг эти «лэшечки»: «пришел», «сказал», «написал» вместо «ла»-«ла»-«ла». Вот тебе и девчонки. Настя была замужем, но уже как бы наполовину.

Когда Настя написала заявление, в больнице ахнули. «Давай мы тебя на месяц отпустим, ты погуляешь, отдохнешь, а потом вернешься – и стаж не прервется». Но Настя в душе хихикала, думая о том, как они будут бегать чинить принтер, драить изолятор, относить почту. А вот Магомедовну было жалко. Останется одна, без медсестры. Пока найдут… Но тоже поделом – каждый день опаздывает на час-полтора. Народ в коридоре топчется, все норовят дернуть ручку двери кабинета, а то и заводят какого-нибудь старичка под руки. А что Настя сделает – посадила под кондиционер, читайте вон на плакате рекомендации ВОЗ. Но Магомедовна хорошая. Принимает каждого по часу – пока все расспросит. Заходит в больничный коридор неспешно, – маленькая, тучная, – как-то сразу все успокаиваются, затихают. Никогда не повысит голос – ей кто-то начнет с эмоциями рассказывать, как комарики кусь-кусь, а она кремом намазала, и как пошло по всей шее до живота… А Магомедовна или слушает, нацепив очки на переносицу, или пишет-пишет. Человек пар выпустил – ему полегче. Грамотный врач лечит своим присутствием. Настя за годы работы все дозировки наизусть знала,