Полдень XXI век, 2009 № 7 - Арцун Акопян Страница 40

сохранение «детских» черт во взрослой психике. Здесь важна мера: чуть больше этих черт, и человек оказывается неспособным к деятельности — возникает безответственная инфантильная особь, в биологических сообществах обреченная, в мире людском иногда выживающая... к сожалению. Чуть меньше — и человек роботизируется, теряя всякую потенцию к развитию и, следовательно, к творчеству.

Литература играет свою роль в поиске баланса.

Итак, литература естественным образом подразделяется на «детскую» и «взрослую». Детская обособлена, подчиняется собственным законам и слабо зависит от социальной, национальной и прочих «рамок». Она транслирует некое общечеловеческое начало, обуславливающее само существование социосистемы, как формы организации совместной жизни крупных приматов. Воспитанные эволюцией в логике беспощадной внутривидовой конкуренции, они некогда были вынуждены перейти к социальному существованию и придали смысл понятию «целого», будь то род, племя или иной коллектив. Точно так же им пришлось поставить «разум», то есть триединство способностей: к творчеству, коммуникации и совместной деятельности{3}, выше физической силы. Возникновение представлений о «целом», их рефлексия в индивидуальном и общественном (обобществляющемся?) сознании привело к появлению внелогических правил поведения, что, в свою очередь, породило культуру как специфический человеческий феномен{4} и превратило биоэволюцию в социальное развитие. В этом смысле детская литература, сколь бы современна она ни была по форме и обсуждаемым проблемам, всегда содержит в себе «память былых времен», мифологию самой мифологии, включенность в неназванные эпохи генезиса человеческого. Этот контекст является общим для всей детской литературы. Вне всякой зависимости от того, что призван транслировать «исторически / политически / национально / конфессионально конкретный» текст, между строк будет читаться:

«И во веки веков, и во все времена // Трус-предатель всегда презираем. // Враг есть враг, и война все равно есть война, // И темница тесна, и свобода одна, // И всегда на нее уповаем...»

В этом отношении детская литература принадлежит Культуре в общечеловеческом смысле этого понятия (культура как атрибутивный признак существования социосистемы, то есть сообщества разумных), в то время как «взрослая литература» принадлежит частным культурам, то есть она исторически, социально (и так далее) обусловлена.

Эта «взрослая» литература «бьется» на элитарную и массовую (деление гораздо более общее, нежели общепринятое — на художественную и публицистическую или, еще того хуже — на развлекательную и серьезную){5}.

И та и другая «взрослая» литература решает три социальные задачи: «раскрывает глаза на», то есть ярко и образно отражает проблемное настоящее, «завершает гештальт», то есть дописывает, переписывает, переформатирует прошлое, и создает образ, еще не существующего, но витающего в воздухе, то есть сочиняет Будущее.

Эти задачи соответствуют трем основным базовым процессам, протекающим в обществе: сохранению культуры, развитию культуры, ароморфозу культуры (под «ароморфозом» мы здесь понимаем спонтанное изменение, появление новых форм и сущностей, революцию в культуре).

Об элитарной литературе (во всяком случае, о русскоязычной элитарной литературе) в логике поставленных в начале статьи проблем сказать просто нечего. На актуальные вопросы она не отвечает, поведенческих паттернов не транслирует и общественные запросы не удовлетворяет. Просто потому, что ее почти никто не читает. В том числе — и элиты. Или даже прежде всего — элиты.

В обществе, в котором до любой революции далеко, у людей определенной специфической группы принято и престижно публиковаться в малотиражных «толстых» журналах и принимать в них традиционные литературные позы, изучать образцы прошлого и ругать настоящее, как не соответствующее высоким идеалам литературы и образования. Гуманитарная интеллигенция сегодняшней России как раз и уповает на прекрасные воспоминания и занимается «литературной археологией», за что ей спасибо, потому что культура таким образом сохраняется, а преемственность поколений ее потребителей не разрывается. Однако в деятельностную «рамку» высокая литература не выходит и, по сути, представляет собой рафинированную и очень скучную игру для взрослых. Для весьма специфического взрослого «комьюнити».

Среди массовой литературы принято выделять в самостоятельные «жанры» детектив и фантастику (ни первое, ни второе жанром не является, но для нашего рассмотрения это не принципиально). Также отдельной строкой учтем публицистику, тем более что именно в России книги non-fiction регулярно возглавляют списки бестселлеров. Выключим лз рассмотрения такое специфическое «блюдо», как «женский роман» (о причинах популярности этого жанра надо спрашивать психиатров и сексопатологов, к социальным проблемам тема не относится).

Сразу же отметим, что литература, обращенная «в сегодня», даже очень массовая и успешная, обладает очень слабым трансляционным потенциалом. Связано это с заполненностью соответствующих областей информационного пространства. Книга В. Пелевина «Generation P» весьма точно отражает политтехнологические реалии конца 1990-х годов. Как выразился один из профессионалов в этой области: «дотошный и занудливый производственный роман». Нет никакого сомнения, что «Generation P», появись оно лет на десять раньше, самым активным образом участвовало бы в построении «посттоталитарной демократии» в России: из этого текста пришли бы узнаваемые фигуры акторов, «коронные» фразы, паттерны делового и личного поведения. Но на рубеже веков политтехнологическая «ниша» была уже застроена, и роман смог только отразить ее в зеркале, в меру кривом, в меру магическом.

Бестселлеры никогда не отражают ни прошлого, ни будущего. Они всегда текущи и всегда «над пропастью во ржи»; напряженно дрожит их проблематика и будоражит нас, мешая потреблять без смысла в пустоте капиталистического бытия. Бестселлеры актуальны, это во-первых. И они отражают конфликт поколений, во-вторых. Ну, если не конфликт поколений, то хотя бы диалектический противовес добра и зла. Массово продаваемые книги отражают интерес читателя к героям и ситуациям, метафорам и онтологиям, которые представлены в этих книгах. «А что я им вру, что ли?», — спрашивает герой В. Пелевина. Популярные книги о настоящем показывают только одно: вся наша жизнь имеет смысл, такая как она есть: с благородными бандитами Устиновой, с трансцендентными проститутками Пелевина, с учениками кудесника Е. Лукина, с японскими «Звонками» из будущего и колодцами из прошлого, с ошибками в химии и геологии умненькой Ю. Латыниной, с Поттерами всех мастей во всех школах и во веки веков, аминь...

Эту литературу потребляют, как умеют, причем для одних потребление — это рефлексия над Пелевиным, а для других — мечта стать героиней бандитского прикола Д. Донцовой. Это — хлеб: каждый жует его в соответствии с имеющимися зубами, а кто-то и совсем не ест. Про всю эту литературу, «настоящую» по сути и по дате выхода, говорят, что она плагиат... Наверное, с Гомера... А также с Библии, Корана, Книги перемен и т. д. В действительности, это не-плагиат. Это бесконечная рекурсия сегодняшнего бытия. Сто тысяч отражений.

Такая литература ничего не формирует. Ее формируют процессы в обществе, политике, культуре. Она — результат,