Полдень XXI век, 2009 № 7 - Арцун Акопян Страница 27

— Юдиш!? — резко спросил, почти пролаял один из голосов.

— Юдиш, юдиш, — отчаянно закричала Ханна, и в следующий момент сверху раздался грохот. Ханна едва не свалилась с лестницы, наверху ревело, трещало, со звоном рассыпалось стекло, и тот голос, что спросил, еврейка ли она, вдруг пронзительно завизжал, а потом затих. Затем крышка люка распахнулась, и в проёме показалась страшная рожа Мордехая.

Ханна выпрыгнула из люка и бросилась к разбойнику.

— Ты убил их! — кричала она, заливаясь слезами и колотя Мордехая кулачками в живот. — Ты убил этих евреев, ты, шмак проклятый, шмекеле, дрек. Убил! — Ханна перешла на русский: — сволочь, мерзавец, говно.

— Дура, — рявкнул разбойник и оттолкнул девочку от себя так, что та отлетела к стене. — Евреев... На, смотри на своих «евреев».

Ханна посмотрела. Мёртвые евреи были похожи друг на друга как братья. Их было двое, оба в чёрном, как будто носили траур по своей умершей маме. Ханна закрыла ладошками рот, чтобы не закричать вновь.

— Дурёха, — бросил, будто выплюнул, Мордехай. — Собираемся, быстро, надо уходить.

Потом они брели через лес. Разбойник тащил Ханну на себе, идти по снегу она не могла, да и обуви подходящей не было. Они шли и шли, по ночам Мордехай жёг костры и, ссутулясь, сидел перед огнём, огромный, страшный, уродливый.

Однажды он сказал:

— Сил нет больше. И еда подходит к концу. Так я и не вытащил тебя. Загубил, и себя заодно угробил. На всякий случай запомни: я — Николай Зимин. Штабс-капитан Николай Иванович Зимин. Дворянин. Бывший дворянин и бывший штабс-капитан. Осуждённый ревтрибуналом преступник и беглый лагерник. Я антисемит, понимаешь ты, я ненавижу евреев. Спросишь, зачем я тебя взял? Можешь не спрашивать, я сам не знаю ответа.

Их нашли, когда Мордехай уже не мог дальше идти и молча лежал рядом с Ханной у угасающего костра.

— Ого! — сказал длинный, одетый в кожу носатый человек с винтовкой через плечо. — Кто такие? Боже мой, да тут девочка.

— А я знаю его, товарищ капитан, — вывернулся из-за спины носатого молодой парень в ушанке и тоже с винтовкой. — Это же полицай из местечка, он у них старшим был. Что, попался, сука!?

Он подскочил и пнул Мордехая ногой.

— Подожди, — капитан отстранил парня и опустился на корточки. — Девочка, как ты здесь оказалась?

— Он разбойник, бандит, — протянув руки к капитану, закричала Ханна, и тот подхватил её, поднял и прижал к себе. — У меня все умерли, все-все, а этот, он отобрал меня у Мотла, держал в погребе всю зиму. А потом за мной пришли евреи, и он убил их.

— Понятно, — капитан с ненавистью посмотрел на лежащего на снегу разбойника. — Бедная крошка. Какой же сволочью надо быть. Так, Алексей! Девочку отнесёшь в землянку, скажи доктору, пусть займётся. Этого —допросить и в расход.

Через час в землянку к Ханне пришла мама. Она появилась ниоткуда, просто возникла из ничего, из воздуха.

— Что же ты наделала, деточка, — тихо сказала мама, — что же ты натворила!

— Молись, Ханна, — сменила маму старая Циля-Ривка. — Молись за этого человека, как все мы молимся за него каждый день.

— Гадина! — выкрикнул Ханне в лицо Сэмелэ. — Проклятая шикса, шайзе, дрянь.

Ханна рухнула на земляной пол на колени. Она внезапно поняла, поняла всё.

— Боженька! — взвыла Ханна и в отчаянии вздыбила руки к небу...

— Ты веришь в это? — десятилетний Лёвушка строго посмотрел на старшую сестру.

— Конечно, — Эстер кивнула. — Бабушке тогда не было и пяти. Она не знала, что немецкий и идиш настолько похожи.

—Я не про то. Ты веришь, что Бог услышал молитву, и Зимин исчез за секунду до залпа?

— Не знаю. Бабушка Ханна уже старенькая, иногда она заговаривается. А ты веришь?

— Я — да, — сказал Лёвушка. — Верю. Почитаешь мне бабушкины стихи? Про Зимина.

— Ладно, почитаю, — стихи старой Ханны Эстер знала наизусть:

Вот ещё одна ночь... И звезда, как литая брошь,

потускнев на миг, покатилась на серый наст...

Кто сказал, что цена этой жизни лишь медный грош?

За любую жизнь здесь никто и гроша не даст.

Кто сказал, что легко у незримой стоять черты,

выбирая из многих единственно верный путь.

А потом — отступать и сжигать за собой мосты,

проклиная навеки всё то, что нельзя вернуть.

Каждый раз замирать, слыша эхо своих шагов,

постигая извечный маршрут «от тюрьмы к суме».

И, влача непосильное бремя чужих долгов,

груз нелепых иллюзий и годы слагать в уме.

По спирали жизни карабкаться вверх, к Творцу,

и, сорвавшись вниз на последнем её витке,

в первый раз оказаться с искомым лицом к лицу.

И остаться там. Горсткой пепла в Его руке...

СЕРГЕЙ УТКИН

Само собой

Рассказ

— Михалыч! Михалыч, открывай! Уснул ты там, что ли?! — невысокий мальчишка лет двенадцати сердито сплюнул на землю и в очередной раз пнул обшарпанную железную дверь с надписью «Котельная». Грохот удара разнесся по загаженному двору-колодцу старого дома, но никого этот шум не потревожил: уже несколько лет дом был расселен для капитального ремонта. Уцелевшие стекла окон дома уныло отражали серый сентябрьский вечер и мальчишку, разъяренно барабанящего в дверь. На фоне облезлых стен был особенно заметен аккуратный серый костюмчик мальчишки, модный свитер под пиджаком и новенькие красные резиновые сапожки. Впрочем, правый сапожок уже утратил первоначальный блеск от многократных столкновений с ржавым железом двери.

— Михалыч! Да открывай же ты! — эхо нового удара разнеслось по двору. За дверью послышалось неразборчивое бормотанье, лязг отодвигаемого засова, и на пороге возникла помятая бородатая физиономия неопределенного возраста. -

— Ну, чего надо? — свирепо прохрипел обладатель физиономии, крепко дохнув на мальчишку водочным перегаром.

— Фу-у-у! — брезгливо поморщился мальчишка. — Я тут все ноги уже отбил, глотку чуть не надорвал, а Михалыч с перепою дрыхнет! А вчера все утро ныл, что денег нету!

— Петька! — свирепости в голосе