Колдовская ночь - Наталья Борисовна Русинова Страница 34

Мелькнули бешеные мысли: можно ли ещё отдать долг? Не будет ли слишком поздно? Вспомнит ли бабка о нём? Пробормочет ли своё знаменитое: «Вязь, вязь, перевязь…»?

Антон прокручивал эти мысли много лет, раз за разом, свивая их внутри разума в крепкие тугие нити. Он готов был в любую секунду – да даже и среди ночи! – броситься во двор к бабке. Лишь бы старуха была дома, лишь бы вернула всё вспять! Но её не было шесть долгих лет, и иногда, в отчаянии, Антону казалось, что вся его жизнь осталась в прошлом.

Сейчас он понял – прошлое вернулось.

2

Егор не убивал её, это было главное.

Пытался припугнуть, да, слегка распустил кулаки, но не более того. В конце концов, он же собирался отдать долг. Просто немного позже. Через месяц. Может быть, два…

Что произошло дальше? Неведомо. Егор вернулся на следующий день каяться, стучался в калитку, потом осмотрел двор, заглянул в дом – баба Глаша пропала.

Сначала он запаниковал. Почему-то решил, что старуха уже давно в полицейском участке, рассказывает о случившемся. Он вернулся домой, принялся торопливо собирать вещи, достал заначку из конверта под телевизором, прикинул, куда вообще можно уехать, чтобы никто и никогда не нашёл. Потом одумался.

В соседней комнате спали дети, погодки Женька и Валерка. Жена должна была прийти через час с ночной смены, а он обещал к её приходу почистить фильтры в ванной. А ещё разогреть картошку с подливой, нарезать салат, закрепить петли у калитки. Ну куда Егор сбежит? Куда ему деваться из этого дома, от устоявшегося быта и семьи?

Он так и сидел на кровати в окружении разбросанных рубашек и брюк, пока не пришла жена.

Баба Глаша пропала. По деревне поползли слухи. Добровольцы прочесали лес, но ничего не нашли. Затем всё как-то само собой успокоилось, и Егор – первые несколько месяцев ходивший будто с натянутой струной в позвоночнике – успокоился тоже.

Он смотрел на подрастающих Женьку и Валерку и не мог взять в толк, как вообще вляпался в эту авантюру, в которую даже сам уже перестал верить.

Через год заболела Соня, жена. Сначала простудилась в мерзкий и ветреный осенний день, потом слегла с гайморитом и мигренью, а потом никак не могла прийти в норму и постоянно перебивалась гриппом и банальной простудой, хриплым влажным кашем и острыми головными болями. Последние два года она едва находила в себе силы выйти во двор, подмести или приготовить ужин. Большей частью лежала на кровати в окружении пузырьков с таблетками. Врачи пожимали плечами, советовали везти в город, проводить серьёзные и глубокие обследования, но Егор-то знал, что никто ничего не найдёт. Это пропавшая бабка нашептала. Это её проклятый должок обрушился на семью въевшимся в обои едким запахом лекарств, мазей и компрессов.

Жена тоже это понимала – иногда ночами бредила о бегстве, о том, что надо всё же попытаться, надо бросить всё и умчаться на край света, где никто и никогда не найдёт. Но куда бы они поехали? В город за двести километров – вот и весь край света.

Дом бабки Глаши опустел. Деревянный забор вокруг дома давно покосился и местами сгнил. Двор зарос травой. Торчали огромные лопухи, высохшие стебли подсолнечника, кусты ежевики. Сквозь заросли можно было увидеть крыльцо, чёрный провал дверной коробки, окна без рам. Недавно ко всему этому прибавились следы пожара.

Егор был бы рад, чтобы вместе с запустением исчезла и вся бабкина порча, но этого, конечно, не происходило. Раз или два в месяц он приходил к дому, заглядывал через забор, не зная, что хочет там увидеть. Холодок страха полз по затылку, между лопаток. Соня советовала никогда больше туда не ходить. Мало ли что. Но он всё равно приходил, смотрел, боялся до дрожи, а потом возвращался домой, к больной жене и детям.

Часто Егор прокручивал в голове шальную мысль – а что бы он сделал, если бы увидел бабку ещё раз? Что сказал бы ей? Принялся бы угрожать, как тем вечером, или убежал бы, не чуя ног?

Правильный ответ подвернулся внезапно, спустя шесть лет после исчезновения бабки. Рано утром старуха прошла мимо его дома – седая, босоногая, морщинистая и жёлтолицая. Баба Глаша походила на мертвеца, выбравшегося из могилы. Распахнутый вязаный халат развевался на осеннем ветру, под ним виднелась грязная ночнушка, скрывающая сухое скрюченное тело.

Егор, выезжающий из двора, резко вдавил тормоз. Автомобиль заглох, и в наступившей тишине было слышно, как баба Глаша звонко цокает языком. Будто во рту у неё цеплялись друг за дружку два вязальных крючка.

Между глаз зародилась тупая ноющая боль, растёкшаяся по скулам. Егор провожал бабку взглядом, пока она не свернула с дороги в узкий проулок, ведущий к её дому. Цоканье разносилось по улице ещё несколько тягучих минут.

Егор выскочил из машины и побежал в дом, споткнулся на пороге, упал, содрал в кровь кожу на ладонях, пополз на четвереньках через порог.

– Соня! – закричал он страшным голосом. – Соня! Мы уезжаем! Она вернулась!

3

Филипп приехал из города в десять утра, купил продукты в магазинчике у дороги. Ветер будто сошёл с ума, был колкий, ледяной, неприятный и всё норовил выдрать пакеты из рук. Под ногами размывались клочья утреннего тумана.

В доме во всех окнах горел свет. Олька боялась темноты и, когда отца не было, включала все лампы, даже в ванной, в туалете и в аквариуме. Её нельзя было за это винить.

Едва он поднялся на крыльцо, распахнулась дверь. Олька, босая, в шортиках и маечке, рванула к нему, запрыгнула, обвила ногами и руками.

– Папочка! Тащи меня! – мягкие губы потёрлись о щёку.

– Помощница! – добродушно проворчал Филипп и пронес дочку вместе с пакетами через порог.

Олька была лёгкой, костлявой, в мать. Иногда Филипп даже стыдился, будто он её плохо кормил. Подсовывал жирные куски мяса в борще или готовил ей бутерброды с маслом и колбасой, но Олька упорно не поправлялась, зато последние пару лет стремительно вытягивалась и вымахала почти на полтора метра. И это в шесть с половиной лет!

– Тётя Маша когда ушла? – спросил Филипп, складывая пакеты на стол.

Соседка Маша, женщина лет шестидесяти, давно разведённая и без детей, жила одна и уже несколько лет приглядывала