Опасные видения - Коллектив авторов Страница 54

– МЕНЯ ЗОВУТ НЕ ДЖЕК, И Я ЗЛОЙ, ОЧЕНЬ ЗЛОЙ, Я ЗЛОДЕЙ, НО МЕНЯ ЗОВУТ НЕ ДЖЕК! – кричал он, и все кричал, и кричал опять, бесцельно блуждая по пустой улице, у всех на обозрении, оставшись без своей охоты. Чужак в Городе.

Послесловие

Тропы, куда нас увлекает разум, часто не те, которыми, как нам кажется, мы следуем. И пункты назначения часто оставляют желать лучшего с точки зрения гостеприимства. Таков и рассказ, что вы только что прочли.

На «Охотника в Городе на краю Мира» у меня ушло пятнадцать месяцев с перерывами. Как я и обозначил в предисловии к рассказу Боба Блоха, все началось с одного образа без сюжета: воплощение грязи в городе стерильной чистоты. Вроде бы хорошая картинка, но, боюсь, и только. В лучшем случае, думал я, внесу так капельку ужаса в книгу с вездесущим реализмом (пусть даже замаскированным под фэнтези).

Я предложил этот образ Блоху, и он исполнил вариацию на него. Но все-таки очевидно, как глупа попытка вложить видение одного человека в голову другого (пусть даже это видение, непосредственно вызванное видением первого).

И я решил раскрасить собственную картинку. С разрешения Блоха. Но что это будет за рассказ? Меня заинтриговала сама концепция Потрошителя – очевидно безумного убийцы, который тем не менее работает профессионально и с таким выдающимся результатом, что его так и не поймали. А хвастливые письма в газеты, Джорджу Ласку из комитета бдительности Восточного Лондона и в полицию? Что за наглость! Что за вечный ужас! Меня зацепило.

Но рассказа так и не было.

И все же я пытался писать. Начинал два десятка раз – если не больше – за те пятнадцать месяцев, когда собирал эту антологию. Начинал и каждый раз через пару страниц упирался в тупик, пресытившись собственной высокопарностью. У меня не было ничего, кроме простого рисунка в голове. Джек в автоклаве. За это время я написал фильм, полдюжины телесценариев, еще две дюжины рассказов и несметное число статей, рецензий, критики, предисловий, редактировал эту самую книгу – а рассказ простаивал. (Кто думает, что писатель – это тот, чье имя стоит на обложках книг: позвольте вас заверить, это «автор». А «писатель» – тот незадачливый черт, который не может удержаться и не перенести на бумагу любую свою шальную мысль. Я писатель. Я пишу. И много.) Рассказ только собирал пыль.

Но как мне сказал один писатель, кем я когда-то очень восхищался, творческий кризис может легко оказаться вовсе даже не кризисом, а переходным периодом. Тем самым плато, когда меняются стиль, взгляды и интересы. Я на себе узнал, что это правда. Идеи сюжетов, которые я не могу воплотить, – их я откладываю в долгий ящик. На годы. А потом, однажды, словно по волшебству, хватаю обрывок сюжета и начинаю сначала – и он сам собой пишется за часы. Подсознательно за годы, когда сознания требовали другие вещи, я не прекращал работу над этим рассказом. Своим Писательским Мозгом я понимал, что мне просто не хватает мастерства или понимания на то, что я хочу, и если бы я уперся (как делал в молодости, когда хотел обязательно высказать все), то получил бы недоделанный, недошифрованный рассказ.

Ровно так вышло и с «Охотником в Городе на краю Мира». Шли месяцы, и я понял, что на самом деле пытаюсь что-то сказать о границах и измерениях зла в тотальном обществе. Это не просто история Джека – это история воздействия зла per se[86], злой культуры.

Тогда у меня пошла заумь. И я понял, что у меня не получается писать только по тем скудным сведениям о Джеке, что запомнились из блоховского «Ваш друг Джек Потрошитель», или «Маленькой синей книги» (Little Blue Book) Э. Холдеман-Джулиуса времен старшей школы, или даже из упоминаний мельком у Алана Хинда и миссис Беллок Лаундс в «Жильце». Вдруг обозначился целый фронт работ. Качество рассказа требовало подготовки.

И я стал читать все, до чего мог дотянуться. Обшаривал книжные и библиотеки в поисках источников о Джеке. И здесь должен выразить признательность за сведения и удовольствие книгам Тома Э. Каллена, Дональда Маккормика, Леонарда П. Мэттерса и сборнику «Убийца блудниц» (The Harlot Killer) под редактурой Аллана Барнарда, что только распалили мое любопытство к этому невероятному существу, известному как Джек.

Меня зацепило. Я неустанно читал об убийствах. И, сам того не замечая, начал приходить к собственным выводам, кем мог быть Джек.

Меня не отпускала идея «невидимого убийцы» – кого замечают у места преступления, но за подозреваемого никогда не принимают. Дерзость преступлений и их сравнительная открытость – на улицах, во дворах и переулках – словно сами диктовали, что преступник – именно «невидимый убийца». Невидимый? Ну, если задуматься, в викторианском Лондоне невидимым был бы полицейский, невидимой была бы повитуха, невидимым был бы… священник.

То, как именно зарезали несчастных блудниц, мне сказало о двух вещах: преступник, очевидно, знаком с хирургией – и одержим концепцией женственности, господствовавшей в то время.

Но больше всего характер и манера преступлений говорили мне – прежде и превыше, чем об очевидном сумасшествии убийцы, – что этот священник/мясник делал некое заявление. Заявление кровавое и довольно безумное, тут спору нет. Но тем не менее заявление.

И я продолжал чтение уже с этими фактами в уме. И что бы ни читал, регулярно натыкался на имя преподобного Сэмюэла Барнетта. Это социально ответственный гражданин, проживавший поблизости, в Тойнби-Холле. А его жена растиражировала обращение к королеве Виктории. У него и правильное происхождение было, и явно хватало религиозного пыла, чтобы желать очистить трущобы практически любой ценой.

Остальное доделала моя фантазия. Если и не сам Барнетт – ведь такие обвинения против давно покойного человека даже в художественной литературе сопряжены с клеветой и наветами, – тогда кто-то к нему близкий. Возможно, моложе. И вот так, от концепции к концепции, вырабатывалась теория, пока в Писательском Мозгу не возник четкий портрет: кем же все-таки был Джек Потрошитель и что им двигало.

(Лично мне было приятно прочитать книгу Тома Каллена о Потрошителе уже после того, как я определился с этой теорией, и обнаружить, что во многом – хотя и не во всем, в личности подозреваемых мы расходимся, – он приписывал своему Потрошителю те же мотивы, что и я – своему.)

Так начался период работы, растянувшийся на многие недели. Это один из самых тяжелых для меня рассказов. Я был в ярости из-за ограничений печатной страницы, построчной неподатливости QWERTYUIOP. Хотелось