Опасные видения - Коллектив авторов Страница 147

– О господи! Два часа ночи! – Вот и все, что она сказала. Я там стою, перепуганный как не знаю кто, моргаю, а она такие глупости заявляет.

– Надо, чтобы он почувствовал себя виноватым, – сказала она. – Так сказано в книжке.

И он как заорет на меня:

– Ты мерзкий говнюк!

Ну, наверно, я и правда он и есть. Неспроста же мне так хотят отрезать пенис. Я однажды слышал, что настоящее образование длится, когда тебе еще нет четырех лет; а потом характер уже сформирован. Думаю, я дотяну. Еще так долго ждать, так долго, так долго. Но, может, и правда дотяну, хоть я уже нервная развалина.

В общем, так себе ощущения. Но могло быть хуже.

Есть такое место – Индия. По новостям показывают. Я боялся, меня сошлют туда. Не знаю, с чего это взял, но вот взял. От этого тоже не мог по ночам уснуть. Однажды весь день ходил голодным, вообще не ел – было просто интересно, выдержу или нет. Не выдержал. Там тоже не выдерживают. Умирают. Прямо сейчас голодают несколько миллионов. Не знаю, сколько это в точности. Больше десяти.

Но, похоже, меня не собирались ссылать в Индию.

Или в Китай.

Или в эту, как ее, Южную Америку.

И там, где я живу, не голодают. Разве что в трущобах, но это другое. Не знаю, что такое трущобы. Короче, хоть от чего-то я избавлен. Могло быть хуже.

По новостям показывают, как большие машины собирают большие кучи из людей, пись-писают на них и сжигают.

– А зачем людей сжигают, мам?

– Цыц! Какой ужас. Они плодятся, как мухи, а сами даже прокормиться не могут.

А как плодятся мухи? Это что значит? Но, как по мне, мне должны разрешить посмотреть: просто чтобы знать, что взрослые не плодятся, как мухи, – что бы это ни значило, – и что они могут прокормиться. Но я бы их накормил, если бы было надо. Я иногда задумываюсь об индийских детях. Никто о них не говорит. Может, их и не бывает.

Мухи тут явно неспроста, но этого я пока еще не понимаю. Прошлым летом от мух отбоя не было. Мама сказала, это потому, что людей не успевают сжигать, и настала мировая чума, и помню, как они боялись, что мы тоже заразимся. Все убивали мух! Это по всем новостям было.

И так долго длилось, что уж надоело. На самом деле через какое-то время почти все новости не очень неинтересные. Места меняются, но во всех большая машина собирает кучи из людей и сжигает. Мне больше нравится про нашу космическую программу. Мы построили колонию на Марсе.

Нам пришлось.

Почему-то.

Большинство людей, все папы, каждый день выходят и радуются за эту программу. Я сам никогда не видел, но это, наверно, как футбол. Это называется работа. Папе за это платят деньги, и мама выписывает с них чеки, чтобы оплачивать кредитные карты. В общем, они вроде знают, что делают.

Я постепенно начинаю разбираться во взрослых. Время от времени кажется, что уже все понял.

Я думаю, у них где-то есть машина, которая производит время, – а может, станок, который его печатает, как книгу. Они об этом никогда не говорят. Может, для начала мне надо узнать, как они делают электричество. Они говорят, я уже скоро начну учиться таким вещам.

А разобраться в этих больших гадах надо. Не спрашивайте почему. Просто надо. А то с ними ничего не поделаешь. Так тобой и помыкают. Называют это «формированием характера». Но надо стараться, надо надеяться. Изредка получается наладить с ними разговор. К сожалению, обычно о конфетах. Но постепенно приучаешься любить конфеты, а это, наверно, уже что-то. Иногда кажется, что это самое важное на свете.

Но вот если бы они хоть раз просто остановились и задумались. Просто притормозили бы и поговорили, было бы лучше. Но они не задумываются. Вечно спешат. Приведу пример. Включаю, значит, аппарат в подвале. У нас есть такой электронный очищатель грязи. Кладу в него свое постельное белье. Простыни, одеяло, подушку. И не подумайте, будто это просто! Тащить-то их два лестничных пролета. Ронять, подбирать, стараться не шуметь. Дома тихо. Очень рано. Все спят.

И поехали! Красота!

Но вот только не останавливается. Не как у мамы. Я слышу, как белье рвется. Треск, треск-треск. Наверно, надо бы им рассказать.

Иду к ним в комнату. Они еще спят. Крадусь на цыпочках к маме. Может, она не будет ругаться так сильно, как папа.

Бац! Влетаю в их новую дурацкую сетку от мух, про которую я совсем забыл. Я в шоке, начинаю плакать. Папа вскакивает и орет:

– Ах ты говнюк мелкий!

– Который час? – спрашивает мама.

Я не понимаю, почему ее так волнует время, но я ей рассказываю о белье.

– Боже мой!

Оба мчатся голышом вниз, наталкиваются друг на друга.

Я – за ними. А это непросто, малышу спускаться по большой лестнице, причем чтобы быстро. Надо быть поосторожнее, чтобы не скатиться.

Папа ее выключил.

– Успели. Чуть полдома не взорвалось.

– Ах ты говнюк мелкий! – кричит на меня мама.

– Замолчи, Хэзел, это серьезно. Пацан мог себя убить.

Я там же, не сходя с места, выслушиваю долгую лекцию о том, как опасны современные устройства. Я-то хотел, чтобы мне показали, как включать правильно, чтобы больше не напортачить. Но они слишком бестолковые. Нет, просто не трогай! Да как я научусь, если мне ничего не разрешают? Зачем, они думают, я вообще принес вниз постельное белье?

– Сначала мы воспитываем у тебя характер, – говорит мама, – чтобы ты вырос таким человеком, каким хочешь стать. Потом, уже после, ты начнешь учиться в школе, там все и узнаешь. Когда тебе будет четыре годика, ты будешь учиться в школе. А тебе всего три с половиной!

Да вы хоть знаете, сколько длятся три с половиной? Три с половиной длятся целую вечность. Времени вообще не существует. У них что-то со станком случилось, а они и не заметили.

– Каким я хочу стать?..

– Стране нужны ученые, – сказал папа. – Мы учимся по правительственному курсу под названием «Как создавать ученых». Как формировать пытливый характер, которому всегда интересно во всем разбираться, который не успокоится, пока во всем не разберется. Это – хороший характер. Больше не шали с электротехникой, а то умрешь.

Так вот кем я буду. Ученым. Не знаю, какие еще есть варианты, но,