Клыки - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич Страница 24

Роберт выдохся, его лицо осунулось. Он словно пробежал не один километр. Возможно, дело было в вине, а возможно, и нет. Стас потряс коробку: пустая.

— Готовы продолжить прогулку? — спросил бездомный.

— Всегда готов, — немного натянуто улыбнулся Стас.

Они прошли сквозь уютную тесноту расписанного карикатурами паба, воспользовались бесплатным туалетом, поблагодарили лысого бармена и попрощались с ним.

Через несколько минут перед ними вырос холм Витков, вскипел зеленью деревьев, вспенился низкими, похожими на мокрую вату облаками; угрожающе поднялся шестопер одноглазого усача. Статуя и впрямь была огромной. За монументом стояла постройка песочного оттенка — бывший мавзолей, где при Советах укладывали тела партийцев и правителей (позже мумии перезахоронили), а ныне музей.

— Хотите сфотографировать двух всадников одновременно? — спросил Роберт. — Жижку и Гашека?

Гротескный монумент в честь чешского писателя, отца бравого Швейка, украшал Прокопову площадь. Гибрид лошади и барной стойки: памятник не только Гашеку, но и самому району, «пивной столице Праги».

— У меня нет фотоаппарата, — сказал Стас.

Проводник не видел проблемы:

— Будет повод вернуться.

3

Похорон он не помнил. Тот день словно вырезали — чик-чик тяжелыми кухонными ножницами, склейка, мотор. Ничего сложного. Нехитрый монтаж.

Смутно припоминал: не умолкая звонил телефон. Наверное, тетя. Стас не отвечал.

Ну ладно, не монтаж, а один из механизмов психологической защиты, которые он изучал во время работы над рассказом «Клочья». Изоляция, погружение в себя? Игнорирование внешнего мира? Вытеснение? Или отрицание? Или даже идентификация себя с человеком, которого не коснулось столь страшное горе?

Все вместе?

Плевать. Волновало другое.

Почему мозг не защитил его — даже не попытался — от осатанелой боли? Хотел бы Стас забыть не только похороны (его закиданную землей жизнь), но и все остальное? Отодвинуть, держать на дистанции, с которой не справится сознание? Да… Как бы жестоко это ни звучало — да, да, да! И пускай о примере Стаса напишут в учебниках. Плевать, только бы вырвать осколок и никогда не чувствовать его острых краев. Просто не помнить. Ничего.

4

До сумерек, по словам Роберта, оставалось полтора-два часа. Время прощаться с районом Жижков и двигаться к месту ночлега.

— Далеко? — спросил Стас. Ноги гудели и просили передышки.

— Не очень. Старе Место.

После Витковского холма бездомный показал холм Парукаржка, террасы которого спускались к опрятным домикам и тихим улочкам. На лужайках отдыхали парочки и компании, собачники выгуливали питомцев. Стас и Роберт сошли вниз, немного поплутали по дорожкам Ольшанского некрополя, разросшегося из карантинного кладбища: эпидемия чумы выкашивала Прагу в конце семнадцатого и начале восемнадцатого веков. Угрюмые, кровоточащие мхом ангелы, увитые плющом склепы, могильные стелы. Через улицу Яна Желивского находилось другое кладбище, Еврейское. Они повернули назад. Жижковская телебашня, бетонным колоссом прорастающая из опрятных Малеровых садов, не впечатлила. От соцреалистической громадины веяло угрозой, а ползущие по опорам гигантские младенцы — да какие младенцы! безликие монстры! — скандального скульптора Давида Черны, казалось, заходились безумным криком, которого никто не слышал, зато откликалось что-то внутри, вибрируя, раскачивая нити безотчетного страха.

По дороге к Староместской площади, средневековому месту казни, они снова говорили о книгах. Стас забывал, кто идет рядом. Не бездомный, не равнодушный гид, а человек, обожающий литературу. Они смеялись и рассматривали в лучах заходящего солнца книжных героев, иногда видя их с нового ракурса, глазами спутника.

До Парижской улицы и церкви святого Николая, в восемнадцатом веке недолго служившей цирком, было рукой подать. Роберт что-то говорил о Холдене Колфилде, но Стас потерял нить. Внутренний диалог пробудил чувство сонной тревоги.

Staroměstské náměstí привычно пряталась за старинными, по-рождественски волшебными зданиями. Архитектурный коллаж: суровая романика, величественная готика, грузное барокко. Разлинованные фасады, разноцветные, выпукло-скульптурные, с фресками и резьбой.

На общем фоне выделялся дворец Кинских, который слышал игру Бетховена, видел томление юного Франца Кафки (на третьем этаже располагались классы немецкой гимназии) и торгово-галантерейные потуги его отца (магазин на первом этаже), с балкона звучали голоса первого президента Чехии Вацлава Гавела и других политических фигур.

— Слышали легенду о костях невинного ребенка? — спросил Роберт.

— Хм. Кажется, нет.

— Строительству дворца постоянно что-то мешало. Каменщики спорили с советом. Обваливались стены. После очередного обрушения вспомнили о древнем обычае. Надо замуровать в фундамент девственницу — и тогда крепость будет стоять как скала. Иногда под камни клали животных. Пражские каменщики решили не мелочиться и закопали беспризорника. Стены перестали падать.

— Не по проекту, — пошутил Стас.

Узор гранитной брусчатки привел к аркам дома «У голубой звезды». В воздухе плыли ароматы свежей выпечки, шоколада и древесного дыма, к ним примешивался кисловатый пивной запах и еще один — пряный, похожий на аромат церковного ладана.

— Чем это пахнет? — спросил Стас.

— Марихуана. — Роберт кивнул на тлеющий у стены окурок и достал из кармана сигарету с зажигалкой. Огрызки сигар, видимо, закончились.

— Нам сюда. — Бездомный показал зажигалкой на узкий, как знаменитая улочка Винарна Чертовка (только без светофоров в обоих концах), проход между домами.

Проулок уходил вниз. В перекрещивающихся тенях кто-то курил. Стас зачарованно наблюдал за колеблющимся огоньком. Почти так же он по пути из аэропорта наблюдал за окном пригородного домика. На окне не было занавесок, женщина готовила завтрак, и Стас подумал: «Вот настоящая Прага, и, чтобы ее узнать, надо сидеть за столом, на который женщина выставляет свежие рогалики, джем, сыр, фрукты…»

За спиной взорвался бессвязный крик.

У памятника Яну Гусу, после сожжения которого в Праге стало модно выбрасывать людей из окон, бесновался бородатый бомж. Кружа вокруг монумента, он размахивал руками и кричал. На шатуне были клетчатая рубашка навыпуск, светлые джинсы и кепка с пришитым к козырьку меховым хвостом. Хвост бился о щеку бездомного, словно подстрекая к гневным протестам.

— Чего орет? — спросил Стас.

Роберт поморщился.

— Призывает запечатать склеп.

— Что за склеп?

— В пригороде недавно нашли. Строители копали и наткнулись на древнюю усыпальницу. По телевизору показывали.

— А там мумия фараона…

Проводник будто бы смутился.

— Что?

— Ничего. Неудачная шутка.

Стас увидел белый с зелеными полосами микроавтобус. Полицейский наблюдал за крикливым бомжом с водительского сиденья и выходить не спешил. На другой стороне площади дежурила вторая машина.

— Пойдемте, — излишне настойчиво сказал Роберт.

Стас бросил прощальный взгляд на экспрессивного бездомного — тот сунул в рот кончик рыжего хвоста и усердно его жевал — и последовал за гидом в проулок.

Курящий отступил, освобождая узкий проход, его лицо без остатка растворила жирная тень. На город спустились сумерки.

— В этом доме сохранился один из самых старых винных погребов Праги, — сообщил Роберт. У Стаса возникло неприятное чувство, что ему заговаривают зубы.

Они стали спускаться по широким ступеням к кованому, в ажурных подтеках