Бог безвременья - Жаклин Холланд Страница 77

Жан-Люк Феврье и Аллен Сейду, один из четырех детей мсье Сейду, устроили игру, пытаясь угадать личность моего таинственного возлюбленного. В городе остались только пожилые и не вполне здоровые мужчины, и это делало игру еще интереснее. Мсье Обер? – гадали дети. Мсье Дюран, одноглазый помощник пекаря?

– Это мсье Леруа! – восклицали они, заливаясь хохотом, – толстый и лысый повар, от которого постоянно пахло рыбьими кишками.

Моими ночными подвигами заинтересовались и другие, хотя и не приписывали их мне. Слухи о регулярном исчезновении солдат распространились за пределы немецких лагерей. В магазинах и тавернах обменивались сплетнями, хотя сельские жители предпочитали объяснять это действиями Сопротивления, а не зверей или призраков.

Однажды ночью я прокралась домой примерно за час до рассвета. Луна висела, как осколок стекла, тонкая и острая, на ясном небе, снег казался темно-синим. Неуловимый запах дыма преследовал меня уже несколько недель; в лесу за пределами поля зрения раздавались странные звуки шагов, а постоянное покалывание вдоль спины весь вечер создавало ощущение, что за мной наблюдают. Но я больше не верила в Чернобога. И я повторяла это себе – и ему – снова и снова.

Мне было не до воображаемых забот: я тащила трупы двух немцев в двух перекинутых через плечи тяжелых мешках. Я столкнулась с ними, когда они шпионили за окнами фермерского дома, готовясь ворваться туда и, без сомнения, изнасиловать, и ограбить. Оба были некрупными, поэтому я решила взять обоих. Однако теперь, приближаясь к дому, я сожалела об этом решении, спотыкаясь от изнеможения.

Я толкнула дверь сарая, и в темноте послышалось шипение. Во тьме вспыхнуло пламя спички, и мсье Сейду поднес ее к фитилю масляной лампы. При свете я увидела рядом с ним мсье Дероше, жившего на ферме в двух милях дальше по дороге, с дробовиком в руках. Я замерла, как часто делала передо мной моя добыча, зная, что изобразить невинность не удастся. Спереди мое платье, должно быть, походило на фартук мясника, а руки обагрены кровью. Оставалось лишь молиться, что на губах не осталось следов крови.

Мсье Сейду поднял лампу и стал двигать ею, освещая детали моей скотобойни: тела свалены в угол, тело висит на стропилах, его кровь стекает в ведро, корыто для коз завалено немецким оружием и обмундированием, на погонах блестят свастики. Я разрезала форму на квадратные куски и отдавала их городской швее, чтобы она сшила из них что-нибудь для наших полуголых детей. Возможно, в этом и была моя ошибка.

Я сбросила мешки с плеч, и двое мужчин вздрогнули. Дероше взялся обеими руками за дробовик. Его глаза были налиты кровью, волосы взлохмачены. Ему явно не нравилось ждать меня здесь в кромешном мраке. Мсье Сейду казался более спокойным, но на его лбу выступили капли пота. Он перевел взгляд с мешков на мои ноги, оставлявшие кровавые следы на грязном полу, потом обратно на тела в углу.

– Что это? – спросил он. – Что это?

– Это немцы. Солдаты. Я вношу свой вклад в сопротивление. Помогаю защитить нашу деревню.

Он посмотрел на меня, и на его лице изобразилась смесь дикого страха, гнева и отвращения.

– Помогаешь? – рявкнул он.

– Да. – Мой голос превратился в хрип. У меня перехватило горло, на глаза навернулись слезы. Меня предупреждали, что приближается конец, но я не обращала внимания и теперь оказалась не готова к нему. Я мысленно перечислила все сокровища, которые накопила здесь: дом, подругу, детей, покой – все потеряно.

– Помогаешь привести врага на наш порог!

– О чем вы? – спросила я тихо.

– Они могут прийти сюда в любое время. Нацисты – если бы они это нашли! Если бы они нашли это! Какого…

Он снова оглядел комнату, взглянул на тела, сваленные в неловких объятиях у стены, на висящее замерзшее тело, слегка покачивающееся, как колокольчик на ветру, на жестяные ведерки из-под молока, покрытые замерзшей кровью.

– Как ты…

Он не закончил вопрос. Он не хотел.

Дероше нервно наблюдал за нашим разговором. Его большой палец завис над курком. Двое мужчин изо всех сил старались показать себя хозяевами положения. Возможно, они так и думали, но я тем не менее чувствовала запах страха. Мне было жаль их, маленьких заблудших человечков, в жилах которых гудел адреналин, заставляя потеть даже на морозе. Они ощущали себя совершенно не в своей тарелке, но пытались как-то действовать. Я знала, что оба не колеблясь нажмут на курок, стоит мне сделать неверное движение, и у меня не было никакого желания испытать, как пуля пронзает мое тело.

Я представила пики Монблана, покрытые весенним туманом, мои миндальные деревья в цвету, виноградные лозы, отяжелевшие от гроздьев винограда. Представила Анаис, склонившуюся над прилавком и оживленно подшучивающую над кем-то из посетителей. Представила нетерпеливые глаза моих учеников, умоляющих рассказать еще одну историю. Все это было так глупо. Глупо было приходить сюда, жить здесь, думать, что у меня может быть все это, у такого чудовища, как я. Я понимала это сейчас, но легче мне от этого не становилось.

– Уходи, – сказал Сейду, отводя взгляд. – Уходи сейчас, пока мы тебя не застрелили или не выдали немцам, как следовало бы.

Облегчение захлестнуло мое тело. Мне не придется их убивать.

– Не думаю, что все в этом городе согласятся со мной, – продолжал Сейду, – поэтому советую поторопиться.

Дероше взглянул на Сейду, а затем снова на меня. По его глазам было видно, что он предпочел бы меня застрелить. Я немедленно повернулась и побежала в дом, пока этот испуганный дурак не сделал какую-нибудь глупость и не обострил ситуацию.

Они следовали за мной и нервно стояли на кухне, а я металась из комнаты в комнату, запихивая в свой старый рюкзак все, что могла: одежду, кремень и жестяную банку, в которой хранились мои сбережения от проданных картин. Когда я взяла рюкзак и открыла входную дверь, на горизонте занималась заря. Я протянула Сейду кошелек, полный монет, который сняла с мертвого солдата.

– Это для детей, – сказала я. – Им нужна теплая одежда.

Он посмотрел на кошелек с презрением и мотнул головой.

– Уходи. Пока не рассвело.

Я едва успела дойти до деревьев, как вспыхнуло пламя. Стена дровяного сарая почернела и обвалилась, оконная рама упала, и стекло разбилось. Огонь побежал по цветастым занавескам на окне кухни. Я сидела на снегу и плакала, а языки пламени трепетали, пожирая мой дом, радостно метались в бешеном танце, как рыжие стервятники, над рухнувшим каркасом, лакомясь нежными внутренностями, поглощая мои последние наивные надежды когда-либо обрести настоящий дом среди людей.