Ключи петроградские. Путь в академию - Мелалика Невинная Страница 20

– Обычное искусство много дает миру, – продолжила я, вдруг ощутив дискомфорт – причем даже не оттого, что что-то происходило с моим фамильяром, а оттого, что в фонтане нет воды и что арка со стороны театра закрыта, и что двор не проходной, хотя таким задуман. – Иногда его влияние заметно сразу, иногда должны пройти годы, чтобы его оценить. Магическое же искусство сразу влияет на мир и на людей.

– Ты хотела бы влиять на людей? – хмуро уточнил пернатый. – Хотела бы подчинять их своей воле?

– Нет, немного не так, – резко ответила я, сама удивившись таким нотам в своем голосе. – Я, конечно, боюсь гнева своей родни, боюсь их реакций, но мне гораздо страшнее прожить свою жизнь биобалластом. Мне казалось, я родилась не просто так, а для того, чтобы сделать что-то для мира.

– То есть все остальные вокруг тебя, особенно кто не маги, – они биобалласт? – Ворон агрессивно наклонил голову и пристально уставился на меня.

– Нет, – отрезала я. – Остальные могут считать себя сами кем угодно и жить так, как считают нужным. Быть магами, не быть магами. Я говорю только про себя. Я пришла в этот мир, мне даны какие-то таланты, поэтому я хочу прожить эту жизнь, будучи максимально полезной. Стать магом, развить магию, применять магию – это стать максимально полезным, а стать магом искусства – это делать то, что ты любишь, и при этом менять мир и людей здесь и сейчас. Это максимум полезного, что ты можешь сделать. Я не спорю: быть учителем – важно, быть домохозяйкой – важно, быть токарем или слесарем – важно, но это не мои пути.

– Твой путь – стать магом искусства? – смягчившись, все равно строго спросил ворон.

– Да, – кивнула я. – Я так вижу.

– Я художник, я так вижу, – проворчал он. – Ты только что сама сказала, что быть учителем – важно. Могла бы стать учителем в своем городе, сеять разумное, доброе, вечное, растить поколения новых людей. Вот тебе и влияние на людей, и изменение мира через это.

– Но я этого не хотела, пойми ты! – возмутилась я. – У нас в городе всего три вуза: педагогический, технический и медицинская академия. Мореходка еще есть, но она не вуз, а такая же шарага, как художественное училище. Для технического и медицинского я мозгами не вышла, а в педагогический меня, как помнишь, взяли без экзаменов, и я пошла, потому что никакой мороки, гарантированный шанс на высшее образование, нормальная специальность и семья была единодушно за. Только я не мечтала быть учителем. Я мечтала о другом! Вот ты, например, о чем мечтал?

Последний вопрос вырвался у меня сам собой. Ворон поднял голову и посмотрел на меня глазами, полными тоски. Я посмотрела на него в ответ и пробормотала:

– Прости. Я забыла, что ты не человек.

– Я и сам про это забыл, – грустно отозвался он.

Я обняла его одной рукой и притянула к себе. Ворон пару секунд сопротивлялся, а потом привалился к моему бедру боком.

– Прости, пожалуйста, – повторила я, поглаживая его по крылу. – Так вот, я действительно мечтала поступить в академию, чтобы стать собой настоящей, чтобы раскрывать то, что мне отсыпали при рождении, чтобы менять мир…

– Зачем его менять? – хмыкнул ворон, но тон его уже не был таким неприятным.

– Ну… – протянула я.

– Только не говори про голодающих в Африке детей, про неосознанность населения в глубинке и никакой технический прогресс по сравнению с западными державами, – ехидно перебил мой фамильяр. – Не поверю. Я тебя, конечно, понимаю: когда мы молоды, нам кажется, что правы только мы, а все остальные – закостенелые ретрограды. И вот мы – такие молодые и красивые – сейчас поясним им всем за жизнь. Вот только ты сама-то знаешь, как жить? Чего ты собралась менять, что тебя в мире не устраивает? Как оно выглядит-то, твое светлое будущее, к которому ты нас поведешь?

Я замялась. Мне казалось, что у меня действительно есть четкая концепция того, как я вижу этот мир, и того, что стоит в него привнести, но едва ворон начал задавать мне эти вопросы, я вдруг растерялась. Перед моим внутренним взором раскинулась бескрайняя выжженная солнцем степь, по которой катилось одинокое перекати-поле. Я буквально слышала в ушах завывание степного ветра.

– Как минимум отношение людей друг к другу и к самим себе, – наконец нашлась я.

– Для этого тебе не нужно искусство, – фыркнул пернатый. – Диплома педагога вполне достаточно.

– Ага, вот нас всех и учат такие – с дипломами, но не любящие детей и свою работу, – огрызнулась я. – Я не хочу такой быть!

– Поставь себе великую цель – и не будешь, – парировал он.

– Знаешь что… – Я выпустила его из объятий и потрясла перед клювом руками.

На этом слова у меня кончились. Мне опять захотелось расплакаться. Зачем, думала я, зачем ворон мне все это говорит? Все же было так хорошо! А теперь он только что разложил мне по полочкам, что мечта моя – глупость несусветная, что моя голова набита пафосными фразами, за которыми ничего не стоит. Твардовская собралась менять мир. А мир-то спросила?

Я открыла рот, закрыла рот, вновь потрясла руками, а потом неожиданно во мне что-то с треском щелкнуло, как будто включилось (или, наоборот, выключилось), и я услышала себя как со стороны:

– Этот фонтан, он вообще работал?

– Да, – хмуро ответил ворон, и его будто подменили – он стал тихим и печальным. – Давно.

– Ты говоришь, как менять мир, – моя речь вдруг потекла спокойно и ровно, как некогда вода в этом фонтане. – Вот так, например: когда-то этот фонтан работал, в этом дворе была своя маленькая система, которая, похоже, сложилась вокруг этого фонтана. Теперь он не работает, и это очень сильно чувствуется в пространстве. Как будто не хватает важного куска. Это можно восстановить – и мир изменится, вот этот маленький мир конкретно этого двора.

– Для этого достаточно обратиться в «Жилкомсервис», – ответил ворон. – Магия тут совершенно ни при чем.

– Магия тут при том, что благодаря тонкому ви́дению я чувствую перекос в пространстве. Внутри себя чувствую. Да, снаружи тоже, конечно, видно, что фонтан не работает, но это вроде как не создает никаких проблем, кроме эстетических, а вот внутри меня прямо выкручивать начинает, если я чуть больше внимания этому двору даю. Если это и впрямь моя способность – чувствовать город, представляешь, сколько я могу изменить? Изменится экосистема двора, изменится настроение людей, может, и пресловутая осознанность появится, ну или хоть орать друг на друга меньше будут. Да, может, при помощи магии я буду только смотреть, а дальше пойду ногами в этот твой сервис и стану говорить с ними словами через рот, но это уже будет раскрытие способностей и перемены в мире.

Ворон молчал, а я продолжила:

– Когда я думала, что стану мастером слова, то предполагала, что буду потом журналистом или писателем, который станет вскрывать социальные проблемы, писать об этом и подталкивать читателя к решению. Что, применяя магию, я смогу сделать свои слова сильнее – ярче, громче, выразительнее. Их не будут использовать как мысленную жвачку и как чтиво, чтобы скоротать время. Они дадут каждому читающему ответы на его вопросы, толчки к развитию, к действиям… Если уж мы берем этот фонтан как пример: я бы написала про него так, что жители бы сами побежали к тем, кто может починить, а то и районные власти бы засуетились.

Ворон теснее прижался ко мне, и я почувствовала, как он мелко дрожит, будто от холода.

– Если бы я была художником, то нарисовала бы этот двор с акцентом на грустного слона. Народ бы смотрел, и сердце бы щемило. Точно бы нашелся неравнодушный, кто заставил бы разобраться с отсутствием воды в фонтане. Вот что я имею в виду под «менять мир своим талантом», и голодающие в Африке дети никакого отношения к этому не имеют. Впрочем, если бы я увидела их своими глазами и написала бы, кто знает, сколько самолетов с гуманитарной помощью им бы отправили.

С этими словами я посадила ворона себе на колени, отвязала от пояса толстовку и накрыла ей пернатого.

– Да, ты можешь сказать, что все это можно сделать,