Вторичка - Эра Думер Страница 17

– А Инитий…

Мой собеседник хмыкнул и, быстро найдя маску на замену, прищурился:

– Кстати… Что, конечно, вовсе не кстати! Я тут подумал о кулинарном шедевре, венце человеческих блюд, который ты обязана попробовать. Вкус напоминает картошку, но слаще.

– Попробуй батат. Мама делала из него пюре, когда я была маленькая. Редкостная дрянь, но похоже на сладкую картошку или тыкву.

– Тыква и батат… – изрек напарник, будто пробуя слова на вкус. – Заметано. Дадим им шанс.

* * *

На ипподроме проходили вечерние занятия по верховой езде: дети верхом на пони выполняли упражнения по выездке под пристальным наблюдением тренера. С трибуны открывался удачный обзор на манеж. Согревая ладони дыханием, я переводила взгляд с бодрого галопа пони на тренера в центре, которая отдавала команды воспитанникам, покручивая стек6.

Мама спала и видела меня спортсменкой – остановила свой выбор на верховой езде. Когда мне стукнуло десять, она поделилась со мной планами, отыскала домашний номер телефона какого-то первоклассного тренера и договорилась о первом занятии. Я загорелась идеей: смахнула пыль с Барби-всадницы, расставила на полочке фигурки разноцветных пони, целыми днями не отрывалась от телепередач про конный спорт.

Но папа оказался против: он боялся, что я получу серьезную травму, как его двоюродный брат, который подростком свалился с лошади, потерял сознание и не пришел в себя. Глотая слезы после категорического отказа отца, я выбросила игрушки в мусорную урну и содрала со стен плакаты с конной тематикой. До пубертата я не вспоминала об инциденте, тяга к верховой езде постепенно сменялась новыми страстями. Однако давний конфликт вбил клин между мной и папой. Образовал трещину, которая росла по мере моего взросления, и к концу его жизни превратилась в пропасть.

Я подобрала ноги и положила подбородок на колени. Тоненькое летнее платье продувалось бойким ветерком, гуляющим по пустырю ипподрома. Ян отсутствовал уже несколько минут: заметив, что холодает, он отлучился за кофтой. Договорились, что дождусь его здесь. Даром я выбрала это проклятое место – рефлексия, накопившаяся за день, вот-вот разорвет меня. Я запретила себе думать об отце, и жизнь шла своим чередом, пока Выставка не вбилась позолоченным гвоздем в вереницу дней.

«День с папой, Цветочек, – не "развлечение для детишек", как ты выразилась. Будь тебе четыре годика или пятнадцать, как сейчас, или все тридцать, мы можем клево проводить время! Я же не "шнурок"7 какой-то…»

«Разве глупое? Прости, привычка – вторая натура! Хочешь, будешь не Цветочком, а, я не знаю, Цветком? Кактусом? Ха-ха, да ты колючка!»

«Вер! Куда ты?.. Мы же мороженое не доели…»

«Цветочек! Ты… деньги на проезд забыла!»

Я пыталась сбежать от эпизодов, поставленных в декорациях, среди которых гуляла с Яном. Желание было столь навязчиво, что я покинула ипподром и направилась куда глаза глядят. Тенистые асфальтированные дорожки уводили дальше от арены, пони и хлыста в руках тренера. Через кроны аномально цветущих ясеней пробивалось сизое сумеречное небо.

С бега все чаще переходила на шаг, а потом и вовсе остановилась отдышаться. Меня окружил приторный аромат роз – не знала, что на Выставке есть ботанический сад. Я остановилась посреди насыпной дорожки. В начале прогулки Ян спросил меня, когда я была на Выставке в последний раз. Готов ответ: когда оставила папу и ударилась в побег от самой себя. Следующим утром всему миру пришел белый пушистый зверек, людей подменили деревянные болванчики, а я застряла в трехлетнем шоу Трумана. Рейтинги моего реалити стабильно пробивали дно, пока продюсеры не пригласили телезвезду из крутой организации. Я испытала укол негодования и остановилась, удивившись своей реакции.

– Да камон, Беляева, – сказала я себе под нос, – мать ведь пророчила тебе нездоровый финал в богадельне. Теперь весь мир – больной сон шизофреника.

Холодный ветер с потрохами выдавал зиму в облике лета. Я обняла себя и поковыляла искать выход. Но чем дальше уходила, тем головокружительнее становился дурман колючих цветов. В ноздрях свербело, будто внутрь напихали швейных иголок. Ища дорогу к ипподрому, я петляла по саду, но всякий раз возвращалась в исходную точку: она узнавалась по белоснежной арке, обвитой увядшим плющом.

Гравий под ногами становился мягче с каждым шагом – состояние было предобморочным. Мне повстречались силуэты людей – пальцами, словно не принадлежащими мне, я цеплялась за их одежду, но макеты молчали и не замечали меня.

Постойте…

– Постойте…

Я говорю это вслух?

– Я говорю это вслух?

Обмякший язык едва ворочался во рту, веки отвисли как гири, а тело придавило к земле со сверхъестественной силой. Я из последних сил трясла прохожих, прося о помощи. Нет, это же не люди! Среди кустарников возвышались три пугала, раскинувших руки-ветки; макеты в Ти-позах, осмелившиеся поискать ответ на вопрос о мечте. С губ сорвался стон. Я отползла и увидела одноглазого ворона на голове у среднего макета.

А розы же… Розы не пахнут… Вообще.

– А розы же… Розы не пахнут… Вообще, – к такому умозаключению пришла наша героиня. Вы могли бы подумать, что эрудиция Элли ограничена девятью классами и маргинальным окружением, но она была полна сюрпризов. – Кто… кто это сейчас сказал?

Распластавшаяся среди токсичных бутонов в ногах у безликих манекенов, девочка едва держала голову. Пронзительный глаз ворона смотрел сквозь. Она слышала его мысли, вложенные в разум, и понимала вороний язык:

«Бойся врат, ибо двулики посредники между Входом и Выходом – той стороны, что смотрит в мир внешний, ты не узришь, покуда очи твои обращены к внутренней».

– Кто ты? Каким… каким образом озвучиваешь меня? Я не могу говорить… Вот ч%@&! – Элли, конечно, следовало быть избирательнее в выражениях, но мы прощаем канзасской деревенщине ее поганый язык. – Я не ругалась! Я сказала: «Вот ч%@&!»

Элли вновь это произнесла! Тем самым подчеркивая свое невежество. Но проявим же умозрительность: отсутствие должного образования не вымыли из Элли эрудицию. Напротив, девочка была тем еще книжным червем и искала новые смыслы за прутьями витиеватых строк. Она «проглатывала» книги одну за другой: от Достоевского до Голдинга, от рассказов до многотомников, от «Здравствуй, грусть» до «Прощай, оружие!». На горизонте Элли маячило успешное будущее, но ей не доставало усидчивости.

Девочка, не обделенная интеллектом, с твердыми убеждениями и бойким нравом осталась дыханием канзасского будущего, законсервированным в ушедшей эпохе. Кентервильским привидением, страшившимся собственной тени, что упорно летело на солнце.

О, детка, какое тебе солнце! Посмотри на себя. Твоя хроническая апатия, уютный кокон саморазрушения, покрывается трещинами мимолетных улыбок, которые ты