Империя проклятых - Джей Кристофф Страница 80

Казалось, на чернопалого упала тень, плечи у него поникли, и по ужасной клетке с Ислой и всеми остальными, запертыми в ней, пронесся ропот холодного ужаса. Голос Батиста стал хриплым и грубоватым, а сам он нахмурился, вглядываясь в лицо Диор.

– Откуда ты знаешь об Аароне, chérie?

– Габи нашел его меч в Авелине. Сломанный пополам. Боже, мне очень жаль, друг мой. Я знаю, ты любил его по-настоящему. Он бы не погиб, если бы…

– Chérie…

Теперь Батист дрожал, и в его глазах горело страдание. Он взглянул на железный ящик, стоявший на крыше фургона и опутанный тяжелой цепью, и по щекам потекли слезы. Он попытался заговорить, но, казалось, забыл, как произносить слова. И тогда за него ответила Исла. Лицо девушки было осунувшимся и бледным, а уголки губ печально опущены.

– Я ошиблась, когда рассказывала об Авелине, мадемуазель Лашанс. Капитан Аарон не мертв.

Лицо у Диор вытянулось, когда девушка покачала головой.

– Но и не жив.

V. Дун-мэргенн

Диор открыла глаза под песнь пронзительных криков.

Это происходило каждую ночь в течение последних трех недель. Их, запертых в клетке вместе с другими пленниками, везли на юго-запад по бесконечным замерзшим пустошам Оссвея, протянувшимся на многие мили, мимо разрушенных дунов[4], разоренных фермерских угодий и старых пиршеств жирных ворон. Это путешествие было пыткой, несмотря на ответы, которые ждали в конце пути. Хотя «ценные трофеи» в фургоне Диор кормили лучше, чем других пленников, в забитой до отказа клетке невозможно было свернуться калачиком и уснуть, но все равно на грязный пол фургона лечь могла бы только сумасшедшая. Поэтому Диор дремала стоя, устроившись рядом с Батистом и юной Ислой а Куинн, пытаясь по возможности отдохнуть во время каждой дневной стоянки.

А с наступлением темноты ее будили крики.

Эта жуткая песнь напоминала мрачные крики петуха, возвещавшего о заходе солнца. Под крики просыпались клейменые, принимаясь за работу с лопатами и кирками, чтобы вытащить своих хозяев из холодных постелей. И вампиры поднимались из мерзлых люлек и, стряхивая черную землю с холодных рук, заставляли крики прекратиться.

– О, мой бедный, милый Аарон… – шептал Батист.

Диор держала чернопалого за руку, шепча, что скоро все закончится. Поначалу было еще ужаснее – в те первые несколько ночей, когда Грааль только посадили в клетку, Аарон кричал часами, колотя по ящику, в который его заперли, с такой силой, что железные стенки гнулись, как пергамент. Именно Кейн – жестокий и холодный Кейн – нашел выход, оторвав взгляд от только что созданного им трупа.

– Почему бы нам просто не срезать это с него? – спросил он, пока с его подбородка все еще капала кровь.

И Мать-Волчица, оторвав свои клыки от шеи задыхающейся дамы, которую они с Сорайей делили на двоих, скривила липкие губы в мрачной усмешке.

– Иногда и твою голову посещают неплохие мысли, кузен.

Глаза Диор наполнились слезами, когда Аарона вытащили из ящика. В последний раз она видела отважного капитана Авелина, когда этот великан стоял на зубчатых стенах своего величественного замка. Его красивые светлые волосы развевались на ветру, и покрытое шрамами лицо исказилось, когда он бросил вызов Велленскому Зверю и рискнул всем своим городом ради девушки, с которой только что познакомился.

«Мое имя Аарон де Косте, – прорычал он Дантону. – Я сын дома Косте и крови Илон. Еще мальчишкой я убивал подобных тебе, но более я не дитя».

Но человек, которого Дивок вытащил из железного гроба, великаном не был. Теперь Аарон де Косте представлял собой жалкое зрелище: его роскошная одежда запачкалась, длинные светлые волосы и борода слиплись от засохшей крови. Красные глаза смотрели дико, голос срывался от боли, и Диор всхлипнула, заглянув в его кричащий рот и увидев, что клыки стали длинными и острыми.

– О, Боже милостивый, – выдохнула она.

Кейн и Сорайя повалили его на землю, сорвали с него тунику и обнажили источник его мучений – эгиду, которую сестры Сан-Мишон начертали на теле еще юного Аарона. Когда-то она служила ему щитом от ужасов ночи, но теперь это было всего лишь серебро: проклятая ядовитая пагуба, горящая под кожей нежити, в которую он превратился. Достав из-за голенища короткий острый нож, Мать-Волчица опустилась на колени над корчащимся телом Аарона и начала освобождать его из серебряного плена.

На левом предплечье красовался Наэль, ангел благости, на бицепсе – Сари, ангел казней, а всю спину покрывал прекрасный портрет Спасителя. Со всех этих мест Мать-Волчица сняла кожу своим клинком. Она была ловка, как мясник, разделывающий свежую оленину, и бледная плоть Аарона покраснела, когда он заревел и взбрыкнул. Батист так крепко вцепился в прутья клетки, что железо впилось ему в кожу, лицо исказилось от боли и ярости, когда он наблюдал за происходящим.

– Не смотри, – сказала ему Диор. – Не позволяй им мучить и тебя тоже.

Глаза кузнеца были полны боли.

– Батист, не слушай, – умоляла Диор. – Поговори со мной. Расскажи мне что-нибудь хорошее.

– Теперь в этом мире не осталось ничего хорошего, chérie, – прошептал он, качая головой.

– Расскажи, как вы познакомились. – Она поцеловала крупную мозолистую руку мужчины, которая вдруг стала такой маленькой и хрупкой в ее руке.

Батист взглянул на Диор, стоявшую рядом, и сквозь накрывшую его мрачную тень пробился луч света. Его сухие губы изогнулись в подобии улыбки.

– Ты говоришь «познакомились», милое дитя… Мы потеряли и головы, и сердца.

Крики вокруг, казалось, стихли, и глаза Батиста засияли, когда он покинул эту ледяную клетку и отправился бродить в по-летнему теплых залах памяти.

– Мы встретились в Перчатке Сан-Мишона, – вздохнул он. – Я до сих пор вспоминаю то утро, стоит мне закрыть глаза. Я был новым учеником мастера-кузнеца Аргайла, а он – брата Серорука. Он упражнялся в фехтовании, и ему на грудь только что нанесли символ его рода, поэтому он сражался без рубашки. Батист улыбнулся по-настоящему, охваченный благоговением. – Он казался ожившей статуей из какого-то мифа. Храбрый Таддеус или могучий Рамазес, высеченный в мраморе руками мастеров, а затем благословленный жизнью устами Самого Бога. Наши взгляды встретились через круг. Мы представились друг другу официально и холодно. Но когда мы пожали друг другу руки, и его ладонь на мгновение задержалась в моей… В этот момент я понял, что нашел то, к чему