Нона из Девятого дома - Тэмсин Мьюир Страница 54

Внезапно выехали на их улицу. Здание нависало высоко над машиной, и слезы навернулись на глаза Ноны. Она наконец-то была дома после такого долгого и ужасного дня. Им пришлось подождать, пока откроются ворота, ведущие в гараж. Нона даже не стала думать, почему грузовик Ангела вообще туда пустили: возможно, тот, кто охранял ворота, увидел решетку и не решился остановить их. В подвале, где стояли другие легковые и грузовые автомобили и мотоциклы, был выключен свет и было удивительно темно, если не считать огромных фар грузовика.

Рядом с грузовиками и другими машинами стояли люди в капюшонах, с оружием наготове или просто тихо разговаривающие. Увидев грузовик, они повернулись к нему и тут же снова отвели глаза. Водитель выключил фары. В машине стало так темно, что Нона еле видела себя.

– Справишься? – спросила Ангел.

– Да, – сказала Нона, – думаю, да.

– Школа завтра работает, – продолжила Ангел.

– Нет, – возразил водитель.

– Будет. Нона, я могу на тебя положиться?

– У меня будут проблемы?

– Меньше говори и больше делай, – посоветовала Ангел.

Даже в темноте Нона видела ее зубы, усталую улыбку, мягкий изгиб ее плеч. Она протянула очень мозолистую руку и погладила Нону по голове, как Лапшу. Ноне стало легче. Благодаря этому прикосновению она поняла, что на самом деле у нее нет проблем.

– Это была моя идея, – внезапно зашевелилась в темноте Табаско.

– Знаю, – устало сказала Ангел. – Завтра, Нона. В школе безопасно.

Нона с силой толкнула дверь большого грузовика и выскользнула наружу. Там было немного светлее. Тлели огоньки сигарет, что-то отражали светоотражатели, немного света доходило с площадки.

– Спасибо, я люблю тебя, – сказала Нона и со всех ног бросилась в лифт, умирая от смущения. Она не хотела этого говорить… это было похоже на тот раз, когда Утророжденный назвал Ангела папой… но она это чувствовала. После этого дня она всерьез полюбила Ангела.

Нона поднялась по лестнице, потому что лифт где-то застрял. Ноги устали и тряслись, и она останавливалась каждый раз, когда икры и ступни сводило. К счастью, это ощущение никогда не длилось долго, оно скорее походило на краткий укол – и она могла продолжать восхождение, подняться на все тридцать три этажа, хотя после тридцать второго она сдалась и встала на четвереньки. Оказавшись на своем покрытом дорогим грязным ковром тридцать третьем этаже, с копом снизу, ополченцами сверху и плачущим младенцем по соседству (он, впрочем, не давал о себе знать), она чуть не поцеловала пол, но потом подумала, что Паламед скажет, что это самый простой способ подцепить серьезный вирус.

Последние несколько метров были самыми длинными. Пошарив под ковриком, где они приклеили запасной ключ, и набрав шифр на цифровой клавиатуре, она потратила последние силы. Она повернула ручку, распахнула дверь и громко завопила:

– Я дома! Я в безопасности! Вам не о чем беспокоиться!

Камилла поднялась из-за стола. Пустые стаканы из-под воды были вставлены один в другой, а целая страница газеты разорвана на красивые ровные полоски, как это сделала бы птица, – дело нескольких часов, плод тревоги. Нона полетела к ней. Кэм поймала ее за руки и посмотрела сквозь нее, а не на нее; ее красивые бледно-серые глаза выглядели как дыры, прожженные в маске.

Затем она обняла Нону так сильно, что ей стало по-настоящему больно. Лицо Ноны больно вжалось в ее грудь.

– Кэм, я в порядке! – повторила она, расплющенная и запыхавшаяся. – Все хорошо! Где Пирра?

Руки Камиллы расслабились, и Нона смогла немного отстраниться. Камилла посмотрела на дверь, как будто ожидала увидеть что-то, и поняла, что не увидит. Посмотрела на Нону.

Когда она снова посмотрела на Нону, ее лицо было ужасным.

– Нона. Пирра ушла забирать тебя из школы еще перед обедом. Я думала, она с тобой.

Иоанн 19:18

Во сне вода продолжала подниматься. Они начали строить хижину на вершине холма. Тела качались на воде. Он боялся этого – он всегда боялся воды, – и он заставил воду на время уйти и поднял части земли, покрытые морем. Она смотрела, как они вздымаются, сливая тонны воды. Она спросила его, трудно ли это, он сказал, что тяжело вспомнить, на что он способен, а не просто что-то сделать старым трудоемким способом.

На новом клочке земли, истерзанном водой и не только, стояло разрушенное бетонное здание, охраняемое огромными осколками потрескавшейся кости. Как яйцо, разбитое сверху. Они бродили по полям, скользя в ледяной бурой грязи, но никогда не подходили к зданию. Нашли капот полуживой машины, на которой можно было посидеть, пока она сохла на свету.

Он сказал: «С точки зрения политики мы были миной. Все пытались уложиться во временны́е рамки. Времени у нас оставалось не так уж и много, а новые данные смешивали все цифры каждый день. Каждый раз, когда ты вздыхала, мы ссались под себя. Но старые хозяева боялись нас больше всего и постоянно утверждали, что мы работаем с той или этой страной, изо всех сил доказывали, что то, что мы делаем, ненастоящее и что любой, кто с нами говорит, помогает нам рушить мир. Они все время ходили по кругу. Я все время говорил: давайте поговорим на равных, давайте подумаем, смогу ли я помочь, смогу ли я что-то сделать».

Он сказал: «Оказывается, нельзя даже поговорить о том, можно ли что-то сделать, без двенадцати недель дипломатических усилий. Меня тошнило».

Он сказал: «В любом случае на нас всех выписаны ордера Интерпола. Некоторые из нас, из тех, кто пришел к нам, хотели уйти. Иногда они хотели уйти, потому что были шпионами ЦРУ и у них были боссы, к которым можно было вернуться; иногда они хотели уйти, потому что боялись. Тех, кто хотел уйти, я отпускал. Меня они вообще не волновали. Типа, мило с их стороны было появиться, но они были мелкими сошками. Я мог доверять только ближайшему окружению. Мои ученые, мой инженер, мой детектив, мой адвокат, мой художник, моя монахиня, мой менеджер хедж-фонда. Мои верные последователи. Те, кто держал меня на плаву. И Улисс и Титания, двое моих мертвых детей. Но они были мертвы, и собеседники из них получались так себе. Я хотел выяснить, смогу ли я вернуть их обратно. По-настоящему. Вернуть их к жизни».

Он сказал: «Проблема была в том, что я не мог вернуть тех, кто уже ушел. Только удержать тех, кто подошел слишком близко к черте. Я мог