Змейские чары - Наталья Георгиевна Осояну Страница 16

на заднем дворе трактира, возле поленницы, в том самом месте, где трактирщик щупает молоденькую служанку пониже спины, а она смеется и кивком указывает на сарай; и еще у ступеней покосившегося крыльца старушки, которая все ждет витязя, чтобы произнести напутственные слова, столь нужные перед битвой с девятиголовым балауром. Он всюду, и ему хорошо. Его уже не раз топтали, рубили и жгли, мстили за покрытые волдырями руки и прочие части тела, хотя на самом деле он никого не трогал — люди все делают сами. Так или иначе, что бы с ним ни творили, он не печалится, поскольку знает, что через некоторое время вырастет вновь.

Как же славно, когда ты не безымянный, беспамятный, больной мальчик, а всего-навсего крапива. Мысли твои зелены и жгучи, голова легка — не зря ее ветром колышет, — и есть у тебя все, о чем только можно мечтать. Живешь беспечально, вонзив в землю когти-корни, пьешь воду небесную, тянешься к Солнцу, но держишься в тени, чтобы не сгореть. Засыпаешь, когда засыпает все вокруг, и воскресаешь весною, как прежде, веселый и злой. Ни чума, ни сума, ни 

тебе не страшны.

Впрочем…

Они приползают из тех мест, куда семь лет не падал ни единый луч света: из-под крыльца старушки и почерневшей колоды, на которой трактирщик рубит головы курам и пальцы непокорным девкам; из лесной чащи, где на секретной поляне стоит змееголовый идол, коего разбойничий атаман неизменно благодарит за удачу, поливая свежей кровью; из сердца стражника постарше, задумавшего погубить молодого и нескладного, поскольку тот свою неуклюжесть с оружием и снаряжением сполна возместил редкостным везением в игре в кости. Кому везение — кому беда, однако острый клинок может сделать так, что все перевернется с ног на голову. А до клинка приходит 

 — или женщина под вуалью, — острым когтем касается места на лбу стражника постарше, где у того открылся бы третий глаз, стань он змеем, и стражник хмурится, разглядывая товарища-недотепу, прикидывая, когда и куда лучше нанести удар. Потом сплевывает в крапиву и уходит, не заметив, что из плевка появляются три змейки длиной в локоть, заползают поглубже в заросли. Не чувствуя боли от ожогов, каждая из них обхватывает своим телом побольше стеблей и собирает букет для госпожи Дракайны.

Ее имя протыкает зеленый крапивный разум острым кончиком веретена, которое пока не вертится, но его час близок. Свет-книга продолжает изливать жар, от которого крапивное тело, и так уже сухое от болезни и жажды, теряет последние остатки влаги. С влагой уходят силы, мысли, чувства, осознание собственной сути, как бы та ни скукожилась до сих пор. Последним крапиву покидает Настоящее — ибо Прошлое она утратила по воле тьмы, а Будущего лишилась в тот момент, когда ее заметила Дракайна.

— Славная кудель… Такую не тратят на мешковину. Быть тебе тканью из лучших. Быть тебе бумагой. А что ты на этой бумаге напишешь — ну, поглядим, поглядим. Теперь… спи.

Во сне будет не так больно.

Был я крапивой придорожной

И рос в пыли.

Меня сорвали осторожно,

Когда нашли.

Слезами щедро поливали,

Сложили гнить.

Потом помяли, изломали,

Чесали нить —

Ту нить, что делает единой

Чреду частей,

Что держит с крепостью былинной

Гнет новостей.

И кто-то рвется, кто-то гнется,

Дряхлеет, чахнет.

Крапива жжется, не дается.

Кто тронет — ахнет!

И чей-то жребий — мешковина,

А чей-то — парус.

Вдали от бурь, с главой повинной,

Я не останусь.

Пусть истреплюсь за годы странствий —

Был холст, стал ветошь.

Пусть будет множество препятствий.

Сдаваться? Нет уж.

Был я крапивой придорожной…

Паутина и паук

Подъехал воин к камню, надеясь, что тот подскажет дорогу. Но за тысячу лет ветра и дожди, мхи и лишайники исказили письмена, превратили в череду бессмысленных черточек и закорючек. А может, то были буквы, просто воин не знал древнего языка?

Одно слово — слово ли?.. — повторялось трижды, в каждой строке.

Воин, усмехнувшись, сказал себе, что оно означает «путь», и поехал прямо.

Но, конечно, смысл был совсем иной.

Дьюла Мольнар шагал так быстро, что Кира едва за ним поспевала. Он явно торопился к змеям — нет, к загадочной второй двери, ведущей в некое место, нужное ему одному… Спеша за силуэтом, неизменно маячившим впереди, она пыталась разобраться в изменившихся обстоятельствах, как будто села за чужой станок, на котором уже начали ткать некое полотно. То, что было, не повторится. Он отправится дальше, а ее вернет домой. Она сможет… жить как все. По крайней мере, попытается. Больше никаких змеев.

А что, если…

Кира резко остановилась, чувствуя, как внутри все превратилось в лед.

Граманциаш тоже остановился и обернулся, невольно продемонстрировав безупречный профиль на фоне тускло-золотистого блеска прожилок в черном камне. Его глаза по-прежнему лучились изумрудным светом.

— Что-то случилось, госпожа Адерка? — тихо спросил он с прежней любезностью.

— Я хочу знать… — проговорила она, прижимая руки к груди и делая шаг назад. — Хочу знать, с какой стати я должна верить, что вы настоящий.

— В каком смысле? Я настоящий — живой человек из плоти и крови.

— Вы… вы можете быть… вас могли прислать… они.

И действительно, как же Кира сразу о таком не подумала? Змеи, которые на протяжении почти двух недель пытали свою пленницу всеми возможными способами, вполне могли прийти к выводу, что надежда — тоже пытка, причем очень жестокая, поскольку от нее нет спасения даже внутри тех неосязаемых стен, которые способен воздвигнуть разум. Она уже там, внутри. Она хуже любого яда.

Дьюла Мольнар тяжело вздохнул.

— Я понимаю, все очень сложно, — мягко проговорил он. — Что бы я сейчас ни сказал, вы сочтете это выдумкой, всего-навсего ролью в спектакле, который придумали ваши мучители. Даже моя магия не поможет, потому что вы за столько ночей успели многое испытать.

Кира кивнула и отступила еще на шаг.

— Вы сейчас думаете о том, что они могли подарить надежду, намереваясь ее вскоре отнять и полюбоваться душевными страданиями жертвы, прежде чем вновь заняться… привычным делом. Я прав?

— Я