Змейские чары - Наталья Георгиевна Осояну Страница 15

похоронить рядом с предками.

Второй брат надел рубаху из крапивы и сделался монахом нищенствующего ордена. Как-то забрел он в один городок, где случилось моровое поветрие и ворота заперли, чтобы сдержать заразу. Тоже сгинул до срока…

Третий брат надел рубаху из крапивы, и оказалось, что родился он в семье мясника, да и сам должен был стать мясником, как отец, дед и прадед. Что поделать — стал. За крутой нрав и вечно хмурое лицо его не любили, в жены он взял сироту с носом что клюв у пажуры, рябую и глупую. Спьяну делался бешеный, бил жену смертным боем, а потом рыдал и кричал, что все должно было случиться иначе.

Четвертый брат… впрочем, сердце мое, давай-ка лучше сразу про седьмого.

Седьмой надел рубаху из крапивы и стал бандитом. Как-то раз его банда напала на идущий через лес купеческий караван; всех мужчин убили сразу, женщин — потом. Одна… немолодая уже… все плакала и говорила что-то про судьбу, сотканную заново, про волдыри на руках. В конце концов улыбнулась и прошептала: «Не жалею».

И никто не услышал.

 — или женщина, очень на нее похожая, — взяла его на руки и укутала своей безразмерной вуалью. Он благодарно вздохнул и закрыл глаза. Нити, не дающие телу и душе рассыпаться на части, по-прежнему натягивались, причиняя тупую боль, но куда-то исчез страх. Безымянный мальчик знал: если случится что-то ужасное, его соберут заново, не потеряв даже самой маленькой части.

просачивалась под веки, и это было совсем не страшно. Он любовался ее оттенками, удивляясь многообразию, которого не помнил. Вороново крыло. Чьи-то смоляные кудри. Беззвездная и безлунная полночь. Зрачок испуганной кошки. Тоска брошенного на обочине больного пса. Помыслы старого чародея, обнаружившего чужой платок в корзинке, с которой молодая жена ходила на рынок за яблоками. Дно болота. Чешуйка великого подземного балаура, который в конце времен должен уничтожить весь мир…

Безымянный, беспамятный мальчик внезапно понял, что где-то существует книга, в которой перечислены все мыслимые и немыслимые разновидности черного цвета. Он почти узрел эту книгу перед собой, ощутил ее приятную тяжесть в изувеченных болезнью руках. Пожелтевшие страницы источали пряный древесный аромат, завитки сложного тиснения на переплете влекли, словно лабиринт. Вслед за черной книгой во мраке под веками соткались очертания темной комнаты со сводчатым, невообразимо высоким потолком и множеством книжных полок, расставленных весьма причудливо: где-то они чинно выстроились вдоль стен, где-то разбежались кокетливо распахнутым веером, а где-то завернулись спиралью, в потаенном сердце которой пряталось нечто особо драгоценное. Пространство состояло большей частью из бумаги; оно складывалось и раскладывалось, повинуясь собственной прихоти, и было живым — одухотворенным, разумным.

На полках стояли книги, бесчисленное множество книг, и среди этого множества не нашлось бы двух одинаковых. Под каждой обложкой — он сам не знал, каким образом это понял, но ни на миг не сомневался, что так оно и есть, — скрывалась чья-то неповторимая жизнь, полная захватывающих приключений, страстей, любви, горя, поразительных открытий, тяжких потерь, озарений, размышлений, простых радостей и сложных чувств. Свитки и фолианты сами по себе превращались в буквы и знаки особой истории, которую трудно было охватить человеческим разумом — особенно разумом ребенка, чья новая жизнь началась совсем недавно, пусть он и успел многое испытать, — а еще они складывались в узор, сплетались в полотно. Лабиринт из книжных полок был обескураживающе огромным; в нем можно было бродить хоть десять жизней напролет и даже не приблизиться к краю. И в нем имелось немало удивительных, тайных мест.

— Можно потрогать?.. — проговорил он и съежился, устрашенный собственной дерзостью.

— Еще не время. Докажи, что достоин прикоснуться к любой из них.

— А кто решит, что я достоин?

— Они и решат.

Женщина под вуалью несла безымянного мальчика среди книг, целеустремленная и неотвратимая, словно капля чернил, сорвавшаяся с пера. Где-то под сводами невероятной библиотеки пищали и хлопали крыльями летучие мыши, возмущенные появлением чужака. Пахло перечной пылью, выделанной кожей и влажным мхом. Запахи и звуки стали нитями, которыми 

пришила его к реальности, похожей на странный сон. Он вспомнил площадь, полную мертвецов, и впервые ужаснулся той голодной бездне, что разверзлась на месте прочих воспоминаний — все они сгинули, точно город во время землетрясения.

… женщина под вуалью… спасительница или губительница?.. положила его на стол, будто еще одну книгу. Испорченную, с разорванными, испятнанными, рассыпающимися страницами. Годную разве что на растопку.

— Нет. Ты не книга. Ты пока что даже не бумага, хотя вы связаны и в чем-то похожи. Возможно, в бумагу ты превратишься и в конце концов станешь книгой, но нельзя исключать, что тебе уготована иная участь.

— К-к… какая?

Со всех сторон с полок надменно взирали корешки. В вышине раздавался сердитый писк. Хозяйка библиотеки повернулась спиной к безымянному мальчику и откинула вуаль, а потом подошла к одной из полок, чтобы выбрать некий томик. Тот задрожал в ее тонких, сильных, когтистых пальцах, пытаясь то ли взлететь, то ли раскрыться по собственной воле, и из-под обложки вырвались лучи ослепительно яркого света, который в этом подземном мире, пахнущем выделанной пылью, влажной кожей и перечным мхом, казался веером прорех в ткани бытия. Хозяйка стояла, молитвенно сомкнув ладони, но между ними была не толика пустоты — между ними была сияющая, своевольная, опасная книга.

Профиль хозяйки был смертоносным, как жало стилета.

— Есть те, в ком мало пользы… Лишь шкура, годная на переплет, и жилы, которыми я прошиваю листы. Кто-то умеет собирать крапиву, коноплю и лен, кто-то — обдирать их, вымачивать в собственных слезах или мять, трепать и чесать. И так далее… Пока ты лишь охапка придорожной крапивы, которую я сорвала, когда она случайно попалась мне на глаза. Возможно, в тебе есть нужное мне волокно; возможно, я ошиблась. Есть только один способ это проверить.

Она наконец-то разомкнула ладони. Книга-пленница взмыла к потолку, разогнав летучих мышей.

И обернулась Солнцем.

«…охапка придорожной крапивы…»

Когда под потолком библиотеки вспыхивает звезда и мгновенно прогоняет 

, он осознает, что не лежит на столе, а растет на обочине дороги, вблизи от засады, где разбойники ждут купцов, едущих с ярмарки. И у городских ворот, под стеной сторожки — молодой и неуклюжий стражник как раз уронил в него шлем и пытается достать палкой, чтобы не обжечь руки. И