Рулевой. Книга 2. Испытание водой - Август Туманов Страница 3

стоящих слева от него, у стены. Я неспешно прошёл и сел на средний.— Станислав Маратович, сообщаю вам, что вы задержаны по делу об убийстве Никоновой Екатерины Даниловны. Сейчас мы с вами побеседуем, заполним бумаги, подпишем и разойдёмся. Я, например, пойду домой к жене, а вы, Каримов, навстречу своей судьбе. А чтобы ваша судьба стала более лёгкой, настоятельно рекомендую вам написать чистосердечное признание. Оно, как вам наверняка известно, очень сильно облегчает наказание. Приступим? — спросил Максимов с лёгкой ядовитой улыбкой.— Я не против. — ответил я.— И это просто замечательно! Сейчас я вам дам лист бумаги — признание у нас положено писать от руки. — Он повозился в столе и вынул стандартный лист. Положил его на край стола, сверху примостил шариковую ручку. — Подвигайте стул ближе, Станислав Маратович, вот здесь вам будет удобно писать. Хотите чаю? — он как-то весь оживился в предвкушении.— Чаю хочу. — ответил я. — А писать ничего не буду. Каяться мне перед вами не в чем. — Вот ты как заговорил, Каримов! Ну тогда не будет тебе никакого чаю! А знаешь, что тебе будет? Чифирь тебе будет, потому, что пойдёшь ты теперь по этапу на основании статьи сто пятой! Хорошая статья, надёжная, вернёшься из тайги — если вернёшься — старым и больным. Но я думаю, не вернёшься. За погубленную тобой молодую девичью жизнь сгинешь на зоне особого режима! Наверное, события последних дней вогнали меня в некоторую апатию, потому, что гневные пафосные тирады старшего следователя Максимова меня не сильно цепляли. Я принялся следить за траекторией движения наглой мухи, выбиравшей место для приземления на портрете градоначальника. Мне даже показалось — буквально на несколько секунд — что я перестал слышать увещевания полицейского. Наконец муха нашла себе место на углу рамы портрета. А меня из медитативного созерцания вырвали слова: «..с особой жестокостью...либо пожизненным лишением свободы!». Я перевёл взгляд на Максимова. — Не будешь писать чистосердечное? — спросил он, кажется, слегка выдохшись. — Не буду.— ответил я. — Тебе же хуже. — злорадно сказал он и вставил чистый лист в принтер. — Займёмся протоколом. Фамилия, имя, отчество. Мне совершенно не хотелось препираться из-за очевидных вещей — мой паспорт лежал прямо перед ним. — Каримов Станислав Маратович. — Дата и место рождения? Я ответил. — Что вы можете сообщить следствию по факту предъявленных вам подозрений? — Пользуясь статьёй пятьдесят первой Основного Уложения отказываюсь от дачи показаний. — сказал я, внимательно глядя на Максимова. Его лицо исказила какая-то гримаса, которая, впрочем, быстро исчезла.

— Не хочешь по-хорошему, Каримов? Ну и не надо. Не сильно-то и хотелось. Продолжим потом как-нибудь. Когда остынешь в холодной камере. А пока что с удовольствием сообщаю что вы, Каримов Станислав Маратович, согласно части второй статьи девяносто первой Уголовно-Процессуального Кодекса задерживаетесь по подозрению в совершении преступления — убийства Никоновой Екатерины Даниловны. В связи с этим вы будете помещены в следственный изолятор номер два. Вам всё понятно? — с ехидной ухмылкой спросил следователь. — Да, понятно. — ответил я без энтузиазма. Никогда не хотел попасть в подобное заведение — но сегодня, видимо, судьба распорядилась именно так.— Подпишите вот здесь и здесь. Внимательно рассмотрев протоколы и прикинув расстояние, от конца напечатанного текста до той точки, где Максимов поставил галочку, я мысленно усмехнулся. Взял со стола ручку и написал сбоку: «От подписи отказываюсь». Поставил дату, расписался.— Ты об этом очень пожалеешь, Каримов! — прошипел следователь.— Наша встреча была ошибкой. — кивнул я в ответ и улыбнулся. Максимов помолчал. Потом заговорил иначе — тише, хрипло, с тяжестью в голосе:

— Не хочешь по-хорошему? Твоё право. Он уселся, повозился с бумагами. — Но запомни одну вещь. Я не из тех, кто бегает за признаниями. У меня двадцать дел, и ты не самый интересный. Но если я за тебя взялся — значит, добьюсь. Не признанием, так обстоятельствами. Не словами, так показаниями соседей. Всё складывается. Он положил лист бумаги, выровнял. — И ты подпишешь. Может, не сегодня. Может, в СИЗО. Может, после пятого допроса. Поднял глаза. — Ты же умный. Но все вы в начале думаете, что это игра. Пока не поймёте, что вы в реальности, а не в кино.

Я ничего не ответил. Просто смотрел на него в упор. Он фыркнул, свернул бумагу пополам и аккуратно положил в папку. Потом медленно встал и подошёл к двери.

— Дежурный! — крикнул он в коридор. — Заберите нашего философа.

Он не посмотрел на меня больше ни разу. Видимо, ему и правда было всё равно. Или он просто играл в холодность — не хуже меня.

Через полминуты дверь открылась. Вошёл тот самый Семёнов, наручники наготове.

— Пошли, Каримов. Прогулка в один конец.

Я встал. Наручники лязгнули на запястьях. За спиной хлопнула дверь.

Похоже, этот увлекательный день только начинался.

Глава 2. Место, куда лучше не попадать

Полицейский сопроводил меня до чёрного воронка с расшатанными дверями и ржавыми обводами по нижней части авто. Нагревшийся от солнца металл машины неприятно пах на расстоянии, как куртка с чужого плеча — смесью пота, железа и чего-то едва уловимого, думаю, накопившегося страха.

— Смотри не заблудись, — буркнул он, помогая мне подняться внутрь. — А то у них там лестницы, как в видеоигре. Можно пойти вниз — а оказаться в другой жизни.

Я не стал уточнять, о какой именно игре он говорит. Просто расположился внутри поудобнее: спина ровная, скованные руки сомкнуты в замок, мысли — где-то вокруг.

Путь занял минут двадцать, может, тридцать. Я не считал. Смотрел на болты в полу и слушал, как где-то в передней части воронка позвякивает какой-то металлический предмет, будто просится наружу. Машина подпрыгивала на кочках, как будто не хотела везти меня по адресу. «Вот и сам стал пассажиром», — подумалось мне. — «Только поездку в это место я не заказывал».

Когда остановились, водитель что-то крикнул, дверь сзади со скрипом отворилась, и в лицо дохнуло солнцем, пылью и старым камнем. Прибыли. Следственный изолятор номер два. Та самая легендарная Батырка.

Здание, в котором пахло не просто историей — в нём воняло пережёванными чужими жизнями. Кирпичи были жёлтовато-красные, как зубы курильщика. Решётки на окнах не гнулись даже в фантазии. Двор узкий, будто специально