Этой ночью я сгораю - Кэтрин Дж. Адамс Страница 24

Я забежала в крыло Тернового ковена, когда последний звон эхом раскатился в ушах. Дверь захлопнулась за моей спиной, я с облегчением выдохнула и поспешила к себе в комнату. Меня не застукали. Никто не знает, что я в одиночку ходила по Смерти. И теперь я знаю, где Элла.

Сердце колотилось. Свернулась калачиком на кровати и зарылась в одеяло из гагачьего пуха, чтобы согреться от холода, пронизывающего до костей. Я и не думала, что смогу уснуть, но настолько вымоталась, что вскоре забылась во сне. В этот раз сновидения меня не потревожили.

Я проснулась от того, что щеку щекотали темные волосы. Надо мной с обеспокоенным видом склонилась мать. Когда я открыла глаза, она выпрямилась.

– Ты заболела?

– Я… Нет?

Я пыталась найти другие слова, но на ум так ничего и не пришло.

– Ты пропустила завтрак.

Это звучало как ненавязчивое требование объясниться.

– Мне жаль, я…

Я искала правдоподобное оправдание, но в голове у меня было пусто.

– Вставай, Пенни. Вчера вечером кто-то ворвался в зал для сожжения, и теперь ваша бабушка жаждет крови. Она хочет тебя видеть.

Тонкие морщинки вокруг маминых глаз стали резче от чего-то вроде подозрения. Я пыталась не показывать, как была напугана, ведь после сожжения я забыла убрать за собой пепел. Как я могла забыть такую незначительную мелочь?

Мать покачала головой и отвернулась.

– Будь осторожна. Сегодня утром ей еще исцелять Верховного Смотрителя.

Из всех ведьм только матери и бабушке доверено следить за раной нашего безликого повелителя. Немногие в Холстетте желали бессмертия. Смерть пела сладкие песни на голодных задворках. Если Смотритель умрет, не будет ни спасения, ни выхода, ни конца. Ни для кого из нас.

Поэтому мы хранили его жизнь, хоть и не могли его исцелить. И по мере того, как усугубляется его загадочный недуг, о котором нам запрещено говорить, завеса страдает от недуга вместе с ним.

Я сбросила с себя одеяло.

– Элла? Она что…

Мать прервала меня, печально покачав головой. Она сдалась, очевидно. Мне хотелось рассказать ей обо всем, что я делала прошлой ночью, и дать ей надежду. Но я обошлась объятиями. Я уткнулась лицом ей в плечо и почувствовала ее дыхание с ароматами ландыша и душистого горошка. Она была у себя в теплице. Надеюсь, она была не одна.

Мать нежно разгладила пальцами мои кудри.

– Одевайся, мой лепесточек. Не заставляй бабушку ждать.

Она ушла. Я осторожно выбралась из постели. Желудок протестующе заурчал из-за того, что я пропустила завтрак. В остальном же я чувствовала себя вполне нормально.

Я ходила по Смерти. Я нарушила первое правило, и ничего страшного не произошло.

Я быстро оделась в черное хлопчатобумажное платье с длинными рукавами и подолом в пол, а затем подвязала его серебряным поясом. Через приоткрытое окно повеяло ледяным горным воздухом, так что я захватила плащ, висевший с обратной стороны двери. Завязав волосы черной лентой, я поспешила в кабинет Терновой королевы. Заставлять бабушку ждать всегда выходило себе дороже.

Бабушка сидела за столом, в который я залезла вчера вечером. При виде меня взгляд ее стал резче. Мама молча стояла в углу. Мила сидела у окна, скрестив руки. Судя по выражению ее лица, ее уже допросили и она выдержала это с честью.

Бабушка жестом подозвала меня к себе. Когда-то волосы у нее были такими же рыжими, как у меня и у моих сестер, но теперь они потускнели от возраста и поседели от хождения по Смерти. Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала:

– Ты побледнела, Пенелопа. Где ты была прошлой ночью?

Я ждала этого вопроса, я к нему готовилась, но солгать бабушке в лицо было почти невозможно. Поэтому я ответила уклончиво:

– Мать сказала, кто-то ворвался в зал для сожжения.

– У него был ключ. Тот, кто зажег костер, оставил этот ключ на столе.

Бабушка наблюдала за моей реакцией, но я себя не выдала.

– Что-то сломали?

– Он нарушил закон, – ответила она. – Кто бы это ни был, он прошел за завесу.

Я постаралась раскрыть глаза пошире, но не переусердствовать. В этом я была до ужаса слаба, так что бабушка сузила глаза. В отчаянии я бросила взгляд на мать, затем на Милу.

– А что насчет Эллы? Она… Никто не пострадал?

– Нет, Пенелопа, никто. Но колебания завесы были, так что этим утром Смотрителю потребовалось мое присутствие.

Бабушка поджала губы, бросила на меня еще один пронзительный взгляд и отпустила меня.

От облегчения я едва не обмякла. Если бы она что-нибудь заподозрила, мне пришлось бы рассказать все и о стенах, и о крике Эллы. А это звучало нелепо даже для меня, хоть я это видела. В Смерти нет зданий. Возможно, за Пределом они есть, но никто из тех, кто туда ушел, так и не вернулся, чтобы раскрыть эту тайну.

Бабушка отпустила меня, махнув рукой в сторону двери.

– Иди есть. Тебе оставили тарелку с завтраком.

– А как же мои обязанности? А библиотека?

Дрожь пробежала по спине, когда я подумала о шепчущих огнях возле девятого этажа.

Бабушка покачала головой.

– Тебя вызвала Прядильщица.

Мать оттолкнулась от стены.

– Снова? Матушка, это неслыханно!

Терпеть не могу, когда мать так ее называет. Это слово кажется слишком родным, словно их связывает нечто большее, чем то, что мать вышла замуж за сына бабушки.

Каждый год из шестидесяти восьми бабушкиных лет проявился на ее лице, когда она сказала в ответ:

– Я в курсе, Агата. Но перед приказами Прядильщицы я бессильна. Пока она продолжает ткать будущее, Смотритель потакает ее прихотям. Скажи против нее хоть слово – и он обратит свой взор на нас. А Пенелопа и так привлекает достаточно внимания, чтобы я еще выводила из себя любимицу Смотрителя.

Тут бабушка хмуро уставилась на меня, будто не понимая, почему я до сих пор не ушла.

– Иди же! Дворцовая стража ждет тебя, чтобы сопроводить. Я не стала освобождать тебя до того, как прозвонят одиннадцать, так что у тебя всего пятнадцать минут. Там остались блины.

– Блины?

Она кивнула и снова махнула рукой на дверь.

Удача, которая уберегла меня от неприятностей с бабушкой, длилась недолго. В коридоре ждала та самая стражница, которая заперлась вместе со мной в чулане. Я не посмела взглянуть на нее, боясь того, что могу увидеть. Вдруг она разозлилась, что я узнала ее секрет? Или волновалась, что я о нем кому-нибудь расскажу? А может, опасалась последствий, если я