Контрольная группа - Павел Александрович Шушканов Страница 12

Страшно захотелось порисовать. Широкими штрихами набросать странный сон, вид за окном. Или образ девушки в бежевом пальто, полы которого развевал ветер. Я полез в сумку и после долгих тщетных поисков понял, что не захватил ни одного мелка или карандаша. Бесполезный блокнот смотрел на меня черной обложкой в недоумении. Дурак. Лучше бы оставил дома бутылку с водой. Как назло, пить совсем не хотелось. Я яростно дернул замок сумки, едва не сломав его. Тетрадка поползла вниз. Воткнутые между страницами фотографии и вклейки угрожающе высунулись из-под обложки. Я смотрел на казавшиеся жутковатыми и так старательно собранные заметки. Словно прикасаешься к чему-то скрытому от тебя, к чужой тайне, которая не то, чтобы не касается тебя лично, а просто не нужно о ней знать. По крайней мере все знать.

Марк заворочался. Аккуратно подсунул тетрадь между его локтем и сиденьем и принялся смотреть в окно на неровное, словно промокший лист картона, поле, на облака над далеким лесом и далекие черные закорючки улетающих птиц. Затем снова достал блокнот. Что-то подобное я уже рисовал в прошлом году. Тогда автобус уносил нас на север к белым куполам и высоченным градирням тепловой электростанции, закрывшим, как казалось тогда, весь горизонт перед нами. И тоже были птицы и унылый серый лес и огромные как горы облака.

– Держи! – Марк протягивал мне огрызок карандаша.

Он некоторое время смотрел искоса, как широкими штрихами я превращаю мягкий графит в картину, потом вернулся к книге.

Я рисовал ветер. Он раздувал полы пальто, но тонкая рука держала их на груди, не давала сорвать с себя тонкую бежевую ткань. Но ветер уже запустил свои пальцы в ее светлые волосы, и она слегка наклонила голову, пытаясь смахнуть волосы с лица. Ее другая рука поднята, словно пытается защитить себя полураскрытой ладонью от холодных порывов. В движении. Нога слегка оторвана от земли, а голова совсем слегка повернута, словно кто-то позвал ее сквозь вой ветра и вот-вот она обернется.

– Красиво, – сказал оторвавшийся от книги Марк.

Я промолчал. Аккуратно вырвал лист из альбома и сложил пополам.

Автобус дернулся, съехал на обочину и протянулся еще метров двадцать до кирпичной заправки, поднимая пыль.

– Куда-то приехали, – сказал Марк, но мысль развить не успел. Голос Дмитрия Александровича громогласно прокатился по салону.

– Стоянка двадцать минут! Если кому в туалет – на заправке. Если нужно в магазин – там же. Какой-то ларек еще есть через дорогу. Увижу кого-то с сигаретами – заставлю съесть всю пачку. Уяснили?

Раздался и тут же затих натужный смех. Все повскакивали с сидений, зашуршали сумками и замками курток. Я тоже выбрался наружу, втянул носом холодный воздух, казавшийся совсем ледяным после нагретого салона. Маленькая группка моих несостоявшихся компаньонов по закупке пива торопливо удалялась к ларьку. Вика вертела головой, осматривая пустую дорогу на предмет машин. Синяя куртка Дмитрия Александровича скрылась в дверях заправки. Я поднял воротник, осмотрелся. Почти все разбрелись. Только Рум, подпирая собой автобус, курил и стряхивал пепел на свои кеды. Он торопливо моргал, изредка поджимал обветренные губы и мотал головой, словно ведя диалог со своими неспокойными мыслями. Заметив меня, он вопросительно кивнул.

– Чего надо?

– Почему ты куришь женские сигареты? – спросил я.

Рум глубоко затянулся, задержал дыхание. Я почувствовал, как едкий дым комком колючей проволоки упал на дно его легких. Затем неспеша выдохнул сизую струйку себе под ноги и ткнул в мою сторону фильтром.

– Это не женские, это тонкие, ясно? В кармане носить проще, усек?

– Усек.

Ветер унес облако дыма к заправке, а оттуда к нам неспешно шли Стрельников и Саша. Я вытащил из кармана рисунок и торопливо зашагал к ним. Ветер то и дело старался вырвать клочок бумаги из моих пальцев.

Они не смотрели на меня, говорили о чем-то своем. А я все приближался. И как бы видел себя со стороны. Вот шаг, еще один и их осталось не так уж много. Стрельников заметил меня первым, а затем Саша, замолкнув на полуслове. Я остановился в полушаге от нее. Молча протянул рисунок. Но поняв, что она не собирается его брать, взял ее руку, вложил листок в ладонь и сжал ее пальцы. Прохладные и тонкие пальцы с ободками двух серебряных колечек.

Тишина. И мы стоим как статуи, словно я каким-то чудом остановил время. Я ждал этого неловкого молчания, и вот оно наступило. И длилось, как мне казалось, долгие и долгие годы. Оно длилось бы и дальше, но рука Стрельникова аккуратно взяла все еще свернутый лист. Он развернул его, долго вглядывался в карандашные штрихи. Вырвать из руки – первый порыв. Как ветер, с той же яростью. Почему ветру можно, а мне нет? В конце концов, это мой рисунок.

– А что, неплохо, – Стрельников усмехнулся и показал рисунок Саше. Она кивнула, улыбнулась, но даже не взглянула на меня. – Саш, ты глянь. Вообще похожа. Только я бы цвета добавил.

– Не твое это! – я вырвал листок из его руки.

И снова молчание, но уже другое. Напряженное. И Рум смотрел на нас улыбаясь, не скрывая интереса. И остальные торопливо подбегали и собирались в кольцо, в центре которого стоял я с этим несчастным листком из блокнота.

– Ты чего? – спросил Стрельников, но тише, чем мне хотелось бы. Я ждал крика, толчка в плечо или в грудь чтобы ответить тем же, но он просто удивленно смотрел на меня и ничего не делал. Только шагнул к Саше, чтобы встать между мной и ей. И я, повинуясь желанию напомнить о себе, шагнул тоже. Прямо на него.

– Никита, не дури! – произнес спокойный голос Егорова. Он положил мне на плечо широкую руку. Я пытался сбросить ее, но не смог – пальцы держали крепко.

Саша просто ушла, боком выбравшись из толпы. Она делала вид, что ничего особого не произошло, а может и правда так считала. Только кивнула в сторону автобуса – мол, подожду там. Я проводил ее взглядом, наткнулся на озадаченные лица остальных, брезгливый взгляд Марго и оскал Рума.

– Вот осел, – шепнул тот и мотнул головой. Он потянулся к карману, откуда выпирала пачка сигарет, но вдруг убрал руку и взглянул поверх нас в сторону заправки. Дмитрий Александрович, словно почуяв неладное, торопливо шагал к нам.

– Что тут у нас?

– Споры об искусстве, – скрипнул