Следующий шаг - Хайдарали Мирзоевич Усманов Страница 29

– А если не под присягой? – И тут же приглушённый, почти виноватый взгляд в сторону штаба.

Стук черпаков, скрип пилы – и в паузах между звуками рождался новый оттенок слуха. Он умеет лечить, как Боги. Но Боги тоже иногда гневаются…

У кузнечного навеса, где угли дышали ровно, практичные люди говорили о практичном:

– Горы треснули после его удара! Горы! Ты видел шрам на хребте? – Пыхтел помощник кузнеца.

– Видел. – Кивнул старший. – Значит, дорога на перевал уже засыпана. Три каравана точно встанут. Налоги станут толще. Кому посылать счёт за его “чудеса”?

Сосед, который как раз перековывал рысаков, резко поморщился:

– А если завтра он решит “перенести” весь наш город? Ради удобства? Через прорыв пространства. А мы что – груз?

Здесь восторг уже сыпался песком сквозь пальцы расчёта. Сила – это конечно хорошо… Пока она делает твоё дело. А если нет?

Возле невысокого стяга с сургучными печатями стояли трое жрецов-даосов. Их разговор был не для простых ушей, оттого он тянулся тонко, как дым:

– Небесный Дракон являет себя, когда равновесие нарушено. – Произнёс один, пальцем чертя круг на земле. – Он не “принимает сторону”, он уравновешивает чаши.

– А если чаши – люди? – Спросил второй.

– Тогда люди должны стать тяжелее. – Тихо ответил третий и глянул туда, где полог палатки заслонял Линь.

В их словах жил не страх перед Андреем, а перед законом, который он привёл вместе с собой. Но пересказ у костров опустит тонкости, оставив сердцевину. Дракон ни чей-то. Он – только с ним.

Дальше – полоса факелов, где в полусвете, словно случайно, останавливались люди без опознавательных цветов. У одного – перо за ухом, у другой – шёлковая перевязь через локоть. Их слухам цена – золото, их шёпот – нож в спину.

– Перенос прямо с площади перед столичной резиденцией семьи Хваджон – без печати и круга… – Проговорил мужчина с сухими губами. – Это не техника какой-то школы. Это… Наследие.

– Значит, переговоры надо вести не с ним. А именно с теми, кто рядом. – Тут же ответила женщина, уводя взгляд на стену палаток лекарей. – Или рушить тех, кто рядом.

И именно через них рождался самый опасный слой новой волны. Если такой мастер не под чьим-то знаменем, его надо загнать под него или сломать знамёна вокруг.

А на обугленной “прогалине” между разрушенных домов, дети уже строили из щепок “башню” и, визжа, валили её – один, самый рослый, кричал, выгибая спину: “Я – дракон!”

– Тсс! – мать подхватила сына слишком резко, будто обжёгшись. – Не кричи так. Не сегодня.

Её тревога была не о драконах, а о людях рядом. Не произноси имя громко, мало ли кто услышит и как поймёт.

К этому часу волна слухов дошла и до стихийного штаба сил обороны. На крыльце полевого командного шатра коренастый десятник спорил с писарем:

– Скажи мне прямо, кто теперь отдаёт приказы? Князь Хун лежит, да хранит его небо, весь в ранах… – Он кивнул в сторону палатки, где стояла Линь, – а этот…

– Спаситель… – Тут же услужливо подсказал писарь.

– Да хоть и спаситель. Он уйдёт – а нам держать стены. Если он сам решает, где быть, то кто решает, что будет с нами, когда его рядом нет?

И где-то в этот миг любопытство – горячее, разговорчивое – щёлкнуло и охладилось. В словах стало больше “если” и “а вдруг”. Взглядов – больше боковых. Смех – резче и короткими струйками. За ним рождались паузы, как после внезапной тени над костром.

– Он не шёл по дороге. – Шепнула бледная прачка подруге, вытаскивая из корыта окровавленные бинты. – Он выпал прямо из воздуха в центре площади. С княжной Хун за руку. Я видела.

– Значит… – Подруга судорожно сглотнула. – Значит, просто нет места, куда ему нельзя попасть? Это как?

Они обе одновременно подняли глаза на ночное небо. Там ничего не было – кроме дыма и редких звёзд. Но им двоим этого хватило, чтобы опустить голос ещё ниже.

Сверху, у валов, дежурили те, кто видел всё по-настоящему. Лица “сгоревшие”, голоса – как скрежещущий друг об друга камень. Старший раз за разом рассказывал одному и тому же кружку слушателей о том, как ударная волна сжала воздух в трубку, как за ней “пошёл” цвет неба, из сине-чёрного – в бледно-стальной, как будто день хотел вернуться, но его не пустили. Как трещины на склоне горы посветлели изнутри, будто в них текла молния.

– Я думал, мы умрём… – Сказал он наконец. – А потом понял, что мы уже умерли бы… Если бы он не пришёл.

Кто-то спросил:

– А если завтра он не придёт?

Этот вопрос повис, как колокол, и у каждого костра, где он появлялся, разговоры сперва стихали, а потом скатывались в обсуждение “кто с кем”, “кто держит”, “кто сможет повлиять”.

Штабные барабаны перестали отбивать чёткие четверти – сигналы стали редкими и сбивчивыми, как будто сами барабанщики прислушивались к тому, что происходит вокруг. Патрули начали ходить чаще и плотнее, но не для того, чтобы поймать демона в кустах. Чтобы видеть, кто с кем говорит. Лица офицеров стали каменными, а улыбки – длиннее и более пустые. И где-то на задворках веселья появилась ещё одна линия – азартная. У самодельного стола двое спорщиков, что как раз отдыхали, лениво бросали кости. Один сказал, не поднимая глаз:

– Ставлю на то, что его заберёт семья Ло. Говорят, что там уже и сама княгиня интерес проявляла.

– Глупец! – Ответил второй. – Семья Хун его не упустит. А Хваджон уже держат.

С третьего бока хмыкнули:

– Вы ставьте. А я ставлю на то, что он выберет сам. И вот тогда ставки станут нашими головами.

Но радостные песни в лагере продолжались. Танец огней над котлами не обрывался. Люди ели, смеялись, хлопали друг друга по плечам. Но у каждого второго смеха был хвостик оглядки. У каждого тоста была скрытая оговорка: “Чтобы он был с нами”. У каждого рассказа – обязательное: “слава ему”, и почти всегда – тихое “лишь бы…”

Хун Линь шла меж костров, и её взгляд цеплял эти хвостики и оговорки, как охотничьи петли в траве. Она уже не искала ответа на вопрос “кто он на самом деле”. Её больше интересовал вопрос, который мучил весь лагерь. Кто он будет завтра – для всех