Путь в тысячу пиал - Дарья Урбанская Страница 26

Она осеклась, и Цэрин решительно бросил свой мешок в угол. А затем закатал рукава и начал звенеть утварью. Обычные хлопоты занимали руки, но мысли его были далеко. Они сменялись то решимостью пойти в гомпа, то жалостью к Лхамо, то злостью на деревенских, которые не смели возразить монахам… Чуть позже в их дом забежал мальчишка и потребовал себе пастушью шапку, но Лхамо вцепилась в нее, не желая отдавать.

– Быстро же замену нашли, – буркнул Цэрин, из окна провожая взглядом нового пастуха.

Сам он на поле больше не ходил. Проводил больше времени с Лхамо, вместе с ней молясь за Пхубу. А если она не молилась и не дремала, то предавалась рассказам о сыне.

– Ох, Цэрин, а знаешь ли ты, что однажды Пхубу принял вязанку дров за свиноголового Нанг Лха? Тогда ему было лет шесть…

Только все истории, даже должные быть смешными, выходили из уст Лхамо пропитанными горечью и тоской.

Потянулись однообразные дни. Когда, в очередной раз, Лхамо снова заснула, он выбрался из дома и замер на пороге, не зная, что делать дальше. Внутри сидеть не было сил, стены давили. Сон тоже не шел. Наконец Цэрин вспомнил: кто-то рассказывал ему, что Ринчен, муж недавно родившей Тхори, варил ячменное пиво.

«То, что надо!»

Низкий дом новоиспеченных родителей не сильно отличался от прочих, но располагался на краю деревни и стоял вплотную к скальной гряде, что уходила резко ввысь. Крышу укрывала дранка, придавленная камнями, над дверью висел прибитый бычий череп. Справа от входа к стене примыкала небольшая приступка, куда Цэрин и сел, прислушиваясь.

Вокруг разлилась тишина. В доме не плакал младенец, да и прочих хозяйственных шумов слышно не было. Цэрин припомнил, что вместе с Тхори и Ринченом жили ее родители и младший брат. Но теперь все словно замерли в тягостном молчании. Как при злой болезни одного из домочадцев все остальные стараются ходить на цыпочках и не тревожить его покоя, так и во дворе этого дома ощущалось дыхание горя.

Цэрин задумался и не заметил, когда на крыльцо вышел Ринчен. Лишь когда тот сел рядом и протянул чашу с мутной жидкостью, Цэрин неловко поблагодарил, сделал глоток и тут же закашлялся. Вместо ожидаемой кислоты забродившего ячменя горло ободрало терпкой горечью, внутри полыхнуло огнем.

– Это что за пиво такое? – прохрипел он.

– Самое лучшее, – невозмутимо ответил Ринчен и тоже опрокинул в себя чашу. – Называется рисовая водка. Еще?

– Давай.

Он разлил из глиняного кувшина по чашам, и они снова выпили.

– Сколько не пей, на сердце все равно погано, – заметил Ринчен, опять наполняя чаши.

– Это точно. И нет мочи сидеть в четырех стенах. Я хотел уйти за Пхубу, может удалось бы как-то его вызволить, да Лхамо не пустила.

– Да, жалко п-пастуха, – у Ринчена уже потяжелел язык. – Хороший он… был. Не п-повезло ему встретить ракшаса на своем пути.

– Послушай, Ринчен, объясни хоть ты мне толком, что за пятно, причем тут ракшас? Что за история с проклятием?

– Да чего тут таить-то? Всем известно, что ракшасово проклятье выглядит как уродливая метка. Ты же был там и сам видел ее на спине Пхубу.

Цэрин кивнул и сделал еще глоток. А Ринчен продолжил:

– Значит, что не волки на стадо напали, а сам демон, что слез с горы Ундзэн. Такие или сразу убивают, или награждают проклятием, что, по сути, одно и то же. Не место меченым среди живых, ох, не место.

– А лекари что? Цзяньян же лечил Пхубу. Он мог как-то исправить это? Неужели не увидел пятно?

– Может, и не видел. Проклятие набирает силу со временем. Поначалу и не поймешь. Монахи потому и проводят досмотры, заставляют всех проходить через подобное унижение. Изгоняют про́клятых, отметины ставят.

– Что за отметины? От раны?

– Нет, то другое. Монахи наносят рисунок проклятому так, чтоб видно было, чтобы знали. И если тот вдруг задумает нарушить закон и вернуться, попытаться укрыться у кого несведущего… В общем, не примут его.

– И Пхубу, значит…

Ринчен кивнул, еще отхлебнул водки, не поморщившись.

– Говорят, что монахи истово молятся за нас, – продолжил он, вертя в руках опустевшую чашу. – Но почему все напрасно? В соседних деревнях дела обстоят так же, да и в самом Икхо не лучше. Мы ведь ездим по селениям, торгуем ячменем и шкурами, видим, что происходит. Души не приходят более в наш мир из Бардо. Не перерождаются в детях, а бездушные тела младенцев медленно угасают. О таком тяжело даже слушать. Но когда беда приходит и в твой дом…

Он замолчал, глядя в небо. В уголках его глаз блеснула влага, но Ринчен совладал с собой и снова наполнил чаши. Слова не шли, но и уходить не было сил. Так и сидели, думая о своем.

Их горькое молчание разорвал удар гонга. Один. Два. Три…

– Что? Опять сыны дракона? Вот же ненасытные… – недовольно буркнул Цэрин.

А с Ринчена разом слетел весь хмель. Он вскочил на ноги и подобрался.

– Хуже, друг, гораздо хуже. Так в гонг бьют лишь когда…

С главной улицы раздался полный ужаса крик:

– Ракшасы!

В перерыве между воплями гонг ревел, не переставая, посылая по спине Цэрина холодные волны страха и неизвестности.

Он тоже вскочил с приступки.

– Что? Ракшасы?! Но они же никогда…

– Нет времени. Беги за Лхамо, и оба возвращайтесь сюда.

Ринчен распахнул дверь дома и крикнул внутрь:

– Отец, бери Тхори и ребенка, Дулма помоги матери. Быстро спускайтесь в укрытие, скоро прибегут люди.

Цэрин, не мешкая, добежал до своего дома, закинул за плечо мешок, который несколько дней тому назад готовил для похода за Пхубу, но так и не нашел в себе сил разобрать вещи. Лхамо он взял на руки и бросился обратно. Старуха, казалось бы, и вовсе ничего не весила, а потому к дому Ринчена он вернулся быстро и вклинился в прибывающую толпу. В погребе Ринчена обнаружился узкий проход в скале. Он вывел людей в большую пещеру, наподобие той, в которой он когда-то раздобыл жемчужину. Правда клыки дзонг-кэ здесь были обычные, каменные, без перламутровых переливов.

Цэрин осторожно усадил Лхамо у стены, подложив ей под спину свой мешок. Женщины и дети тоже рассаживались по углам и нишам.