Кнут и пряник - Хайдарали Мирзоевич Усманов Страница 22

А перед ним – очередной взмах аурных крыльев. Парень уходил вперёд… Прочь… Но уже не успевал. Ещё один прыжок – и Мёнгук мог бы достать его когтями, сомкнуть хватку, вырвать из воздуха вместе с бронёй и крыльями. Тогда земля под ним вздрогнула. Не так, как раньше.

Сначала пришёл звук – низкий, глухой, будто сама глубина мира издала предсмертный вздох. Потом – его настиг удар. Не осколки камня, не простой взрыв, а волна, наполненная силой, чуждой и резкой, как крик умирающего зверя. Она врезалась в него снизу, прошла сквозь лапы, тело, рога, и будто ударила прямо в ту тьму, что служила ему сердцем.

Воздух вокруг взорвался вспышкой, но это был не свет – а разрыв тьмы, мгновение, когда всё стало белым, лишённым тени. Камни рвались на пыль, мостовая уходила вниз, и тело Мёнгука швырнуло вбок, в развалины соседнего дома. Стены встретили его, как хлыстами, рассыпаясь под его весом, и обрушив на него новую лавину обломков.

Туман с его спины взметнулся к небу, смешавшись с дымом, и в нём вспыхнули едкие разрывы – магия, чужая, ядовитая, просачивалась в его плоть, прожигая её изнутри. Он рванулся, разбрасывая обломки, но на мгновение утратил свет ядра из виду, и это свело его с ума.

Внутри его сущности бушевала ярость, слепая и всепоглощающая. Боль не остановила его. Она стала цепями, которые нужно было разорвать. Он завыл – не звуком, а тьмой, что заполнила всё вокруг, и бросился вперёд, в дым и пыль, снова на запах добычи. Но где-то в глубине его инстинкты всё ещё шептали ему о том, что это была не охота. Это была именно западня.

Пыль ещё не осела, когда он вырвался из-под обломков. Туман, клубившийся между рогами, теперь рвался из него тяжёлыми чёрными струями, ядовитыми и злодейскими, пропитывая воздух вкусом гнили. Он не видел неба – оно исчезло за дымом, обломками и плотной мглой, что теперь казалась продолжением его самого.

Свет ядра… Где-то впереди, но он уже не горел ярко, как прежде. Он прятался. Добыча уходила, а пространство вокруг… Менялось.

Площадь, когда-то открытая, начала сжиматься. Дома, что ещё стояли, рушились один за другим, но не случайно – их падение перекрывало улицы, запечатывало выходы, словно чьи-то невидимые руки строили клетку прямо вокруг него.

Под лапами древнего зверя земля трещала, и с каждой трещиной наружу вырывались струи серой пыли, тяжёлой, как свинец. Она липла к его телу, к его тьме, утяжеляя движения. В этих клубах почти не было магии – и оттого было вдвойне мерзко, будто он тонул в грязи, которая не даёт насытиться.

Его инстинкт бил тревогу, колотил в каждую каменную жилку его тела. Это не был бой – это была загонная охота, где он сам стал добычей. Но голод… Голод не отпускал.

Он снова рванулся вперёд, ломая остатки стен, игнорируя осыпающиеся сверху балки. Каждый шаг отзывался глухим ударом в пустоте внутри. Камни разлетались в стороны, но улицы, одна за другой, оказывались заблокированными рухнувшими постройками.

Свет ядра мелькнул вновь, в самом центре сжимающегося пространства. Мёнгук бросился к нему, но тут из-под земли, словно корни чудовищного дерева, начали вырываться толстые каменные глыбы, обвиваясь вокруг него, ударяя по бокам. Они били не магией – массой, весом, самой тяжестью мира.

Он снова взревел тьмой, туман сорвался в бурю, рога вонзились в ближайший обломок, раскалывая его, но пространство продолжало стягиваться. Теперь он чувствовал – впереди его ждёт удар, от которого нельзя уйти. И всё равно он шёл. Пасть оставалась пустой, как небо в час затмения. Голод вёл его, даже если за следующим шагом ждала смерть…

Он пробивался вперёд, вгрызаясь в саму плоть города, словно тварь, что роет себе путь к сердцу горы. Разрушенные дома рушились не хаотично – каждый падал так, чтобы закрыть ему путь, загнать в единственный коридор. Камни, балки, целые куски стен падали, срываясь в последний миг, как будто ждали его шага.

Туман с его спины, густой и едкий, расползался по площади, заполнял трещины в земле, пролезал в пустые оконные проёмы. Но даже он не мог скрыть, что всё пространство вокруг него стягивалось, будто гигантская, невидимая ладонь сжимала его в кулак.

Свет ядра был уже близко – и это было худшее. Близко, но недосягаемо. Он видел его в магическом зрении так ярко, что остальное меркло. Каждая вспышка тепла в этом сиянии звала, рвала его вперёд. Но чем ближе он подходил, тем сильнее гудели инстинкты, глухо предупреждая о неминуемом. Под лапами вдруг что-то щёлкнуло – сухо, коротко, как треск ломаемой кости. В следующее мгновение земля под ним разверзлась.

Из глубины, обжигая холодом, вырвалась волна каменных обломков, но не таких, что просто летят. Эти были как клыки – длинные, острые, с рваными краями, и они шли снизу вверх, пронзая всё, что попадалось на пути. Один из них прошёл сквозь его бок, раздробив каменную броню, другой ударил в плечо, выбив кусок окаменевшего рога.

Боль взорвалась внутри, тяжёлая и тянущая, но не останавливающая. Он дёрнулся, вырываясь, и тут сверху, из завалов рухнувших домов, на него обрушилось целое облако обломков. Падая, они сливались в единую массу – тяжёлую, как обвал горы.

Он ударился спиной о землю, и на миг всё исчезло в пыли и тьме. Но даже под этой каменной лавиной, даже когда острые края вгрызались в его плоть, даже когда туман вырывался наружу рывками, он всё равно видел свет ядра. Видел – и тянулся.

Каждое движение было, как разрыв цепей, и каждый раз, когда он вырывал лапу из-под глыбы, земля снова пыталась сомкнуться вокруг. Но ярость уже не оставляла места для страха. Его пустая пасть уже в который раз распахнулась, и тьма внутри зашевелилась, как живое, рвущиеся наружу чудовище. Он не понимал, что это казнь. Для него это была охота, где добыча всё ещё жива. А значит – он должен достать её.

Треск камня под его лапами сливался с грохотом рушащихся стен, когда он, разметав обломки, вырвался из хватки ловушки.

Его тело было изуродовано. Одна из передних лап волочилась за собой, следя за каждым движением тупой болью… По боку зияла дыра, из которой, вместе с пылью, вырывались тяжёлые клубы чёрного тумана. Рог, некогда острый, был надломлен, а на месте скола виднелась тёмная, словно застывшая смола, сердцевина. Но всё это не имело значения. Свет ядра был здесь. Совсем