Кнут и пряник - Хайдарали Мирзоевич Усманов Страница 21

Мёнгук не видел так, как видят живые. Для него этот городок был не улицами и домами, а сетью мерцающих огоньков, разбросанных в вязкой тьме. Здесь были слабые источники – крошечные искры магии, ещё теплые. Они дрожали, как дохлые насекомые на воде, ему не стоило даже тратить силы, чтобы приблизиться. Он не отвёл на них даже тени своего взгляда. Ведь они не насытят его… Не утолят пустоту…

Впереди же… Там горело. В его внутреннем зрении, лишённом света и красок, сияло одно-единственное ядро, пульсирующее, как сердце звезды, заточённой в клетку из плоти. Его голод рванулся к этому свету. Он тянул…Вёл… Вырывал из каждой чёрной жилы… Из каждой каменной жилки его тела. Ему казалось, что стоит поглотить этот свет – и тьма внутри станет тише… Хотя бы на мгновение.

Но в глубине его бездумной ярости что-то дрогнуло. Инстинкт, древний, как сама материя, из которой он был соткан, замедлил шаг. Слабое, но настойчивое ощущение… Опасности. Не в том, что ядро окажется сильнее. Нет. Опасность была другой – как трещина в земле, из которой сочится неведомый холод, или как запах яда в прозрачной воде.

Мёнгук не понимал, что это всё может значить. Он не умел думать. Он умел только чувствовать – и чувствовал, что опасность есть. Но голод был сильнее. И его пасть, пустая, как небо во время затмения, раскрылась чуть шире. Он двинулся вперёд, оставляя за собой чёрный след на мёртвой земле.

Он шёл, пока пустые дома не начали тесниться вокруг, как молчаливые каменные стражи. Стены, почерневшие от его испарений, осыпались, крыши прогибались под невидимым весом, а в переулках тянулся по земле туман, клубясь вокруг его рогов и спины.

И тогда он остановился. Свет. Ядро, сияющее, как раскалённое солнце, вдруг выдвинулось из-за угла. В человеческих глазах это был бы просто силуэт молодого человека, но для Мёнгука – это была буря силы, заключённая в оболочку плоти. Внутри – плотная, горячая, жгучая суть, каждая волна которой раздирала пустоту в его чреве.

Тело цели двигалось медленно, но не неуверенно. В руке – острие, длинное и прямое, с тонким дрожанием магии на лезвии. Магия этого оружия резала его восприятие, как осколок льда по живому. Пахло опасностью, пахло смертью – но пахло и насыщением, редким, почти невозможным.

На лице цели была маска – гладкая, без глаз и рта, словно кусок застывшей тьмы, наложенной на человеческие черты. Это раздражало его. Его инстинкты не могли “увидеть” выражение, не могли прочитать, боится ли добыча. Он чувствовал только ровный, глубокий пульс ядра, и каждый его удар был как зов. Голод бился в нём, давил изнутри, заставляя туман с его спины вырываться в стороны, обвивая пустые улицы. Рога дрогнули, скрипя, и Мёнгук сделал первый шаг вперёд, не сводя невидимого взгляда с сияющего сердца цели.

Опасность гудела в нём всё громче. Но опасность – это для тех, кто думает. Он не думал. Он шёл вперёд. И открывшаяся перед ним площадь встретила его пустотой. Камни под его лапами были ровные, отполированные временем, и всё вокруг казалось мёртвым и неподвижным. Только сияние ядра – прямо перед ним.

Этот странный разумный стоял в центре, со своим копьём, повернув голову, будто слушал невидимый ветер. А потом – он отступил. Тело его вспыхнуло аурой, как раскалённый металл в горне. Она сгустилась вокруг, стала тяжёлой бронёй, из спины вырвались крылья – не из плоти, а из силы, яркие, ослепительные. Одно движение – и он взмыл в воздух, оставляя за собой лишь взрыв пыли и гул. Голод рванул Мёнгука вперёд. Он бросился за добычей, и протянул свои лапы вперёд, готовый сомкнуть пустую пасть на этом свете. Но земля под ним дрогнула.

Сначала был удар – не магии, а чего-то иного, плотного, жёсткого, как гнев самой земли. Камни вокруг него вдруг разлетелись, взрыв за взрывом, рвя мостовую и стены домов. Осколки, острые, как клыки, врезались в его тело, срывали куски каменной плоти, разрывали корни, из которых он был соткан. Он не понимал, что это. Магии почти не было – только сухая, глухая ярость этих ударов. Но каждый осколок был, как зуб, вгрызающийся в его броню, и боль отзывалась глухим гулом в пустоте внутри.

Инстинкт выл уже изо всех сил о ловушке, в которую попал древний зверь. Но голод заглушил его. Сила добычи теперь была не просто светом. Она стала вызовом. Он жаждал разорвать… Раздавить… Поглотить… Его угрожающие рога качнулись вперёд. Туман сгустился. И он рванулся ещё быстрее, сквозь всё также обрушивающийся на его шкуру каменный дождь, уже не пытаясь уйти от ударов. Ему нужно было догнать цель. Ему нужно было сожрать свою добычу.

Каждый взрыв поднимал в воздух тучи каменной крошки и пыли. Острые обломки мостовой летели веером, срезая куски его каменной плоти, дробя окаменевшие рога. Туман, сочившийся между ними, клубился всё гуще, обволакивая его, словно сама тьма пыталась спрятать зверя от ударов.

Он не уклонялся. Он шёл прямо, с каждым шагом обрушивая на площадь глухие, тяжёлые удары лап. Камни под ним крошились, и их острые края входили в его тело – но он не знал страха. Он знал только голод.

Взрыв слева выбил из его бока целый пласт корней и чёрной земли, что служили ему мышцами. Обломок рога с треском отлетел в сторону, ударившись о стену. Но вместо того, чтобы замедлиться, он рванулся быстрее, как зверь, которому запах крови лишь разжёг ярость.

Прямо перед ним, не так уж и высоко, мерцал свет аурных крыльев. Он видел его в своём магическом зрении так ярко, что всё остальное тонула в тьме. Этот свет манил, вёл, заставлял глотать шаг за шагом, даже если каждый шаг резал его плоть.

Очередной удар снизу подбросил его в воздух, но он вцепился лапами в камни, как хищник в добычу, и сорвался вперёд, прорываясь сквозь новый рой осколков. Его пасть распахнулась, пуста, как бездна, и туман вокруг стал почти чернильным, едким, готовым сжечь любое живое дыхание. Он вырывался из ловушки, как буря, что не ведает преград. Боль стала топливом. Голод стал крыльями.

Он был уже близко. Свет ядра потенциальной добычи заполнял всё его восприятие, становясь не просто целью… А смыслом существования. Он чувствовал, как тепло этой силы пробивается сквозь пелену тумана, как оно звенит в глубине пустой пасти, обещая насытить пустоту, что пожирала