Инженер Петра Великого – 8 - Виктор Гросов Страница 5

— Я отправил ему свой план, — ответил я. — Пытаюсь его остановить.

Брюс медленно повернулся ко мне.

— Твой план… — протянул он. — Железные дороги, летающие машины… Это прекрасно, Петр Алексеич. Для мирного времени. Но сейчас у нас война. Твой гонец доскачет до Государя в лучшем случае через три недели. Ответ вернется еще через три. За эти полтора месяца Булавин может дойти до Воронежа.

Он был прав. Время и расстояние играют против меня.

— Вы что-то предлагаете? — спросил я.

— То, что требует ситуация, — жестко ответил Брюс. — Я здесь не как твой друг, а как государственный муж. Видя угрозу, я обязан ее уничтожить. Я знаю, что у тебя ест много мыслей как решить эти проблемы, но прошу — быстрей. Время. Время.

Подойдя к карте, он отчеканил каждое слово:

— У тебя его мало. Ты должен представить мне работающий прототип твоего «чуда». Нечто, что я смогу описать Государю как реальное, существующее оружие, способное изменить ход этой внутренней войны. Если ты это сделаешь, я поддержу твой план. Я найду способ задержать приказ о карательной экспедиции. Если нет… — он сделал паузу, — то я лично подпишу приказ о выступлении гвардейских полков из Петербурга на юг. И командовать ими будешь ты, генерал-майор. Исполнять приказ, который, по твоему же мнению, погубит Империю. Выбирай.

Да уж. Ультиматум союзника, загнанного в угол обстоятельствами. Уход Брюса я даже не заметил, погрузившись в размышления.

Игнатовское перестало спать. Огонь в цехах и лабораториях горел круглосуточно.

Вся тяжесть технологического прорыва легла на плечи Андрея Нартова. Отдав ему свои черновые расчеты, лабораторию и лучших мастеров, я сам с головой ушел в решение смежных задач, пытаясь собрать из жалких крох хоть какой-то прообраз силовой установки. Однако каждый шаг лишь глубже загонял меня в трясину технологических ограничений этого века. Наш лучший электродвигатель едва мог провернуть вал детской игрушки. А батареи… Из горстки «серебряной обманки», привезенной с Урала, мы получили всего несколько фунтов чистого цинка — драгоценного, незаменимого металла, который я не мог ни воспроизвести, ни купить. Этого едва хватало на лабораторные опыты, но о силовой установке для летательного аппарата не шло и речи. Я поставил задачу Анне Морозовой найти источник руды, хотя это было дело месяцев, а не дней.

На второй день, после памятного разговора с Брюсом, прибыл загнанный гонец, почерневший от пыли, он едва держался в седле. Это был человек Орлова, отправленный еще до того, как кольцо вокруг острога окончательно сомкнулось.

Донесение короткое. Собрав несколько сотен выживших из разгромленного отряда Долгорукого, Орлов заперся в старом казачьем остроге на реке Калитва. Булавин, стремясь захватить оставшиеся полковые знамена и пушки, стягивал к острогу все свои силы. Письмо заканчивалось сухими строками: «Пороха и провианта на пять дней. Держимся».

Из письма я понял, что Орлов собрал своих людей с Азова и направился на помощь к Долгорукому, при поддержке «триумвирата». Брюс, читавший донесение вместе со мной, молчал, но его взгляд говорил красноречивее любых слов. Мой цейтнот обрел кровавую цену. Отсчет пошел.

Вечером того же дня, в мой кабинет ворвался Нартов. Его лицо в копоти, глаза лихорадочно блестели — но это был блеск триумфа.

— Есть! — выдохнул он, с грохотом ставя на стол большой стеклянный сосуд. — Получилось, Петр Алексеевич!

Он поднес тлеющий фитиль к концу трубки, и из нее с легким хлопком вырвался едва заметный голубоватый язычок пламени. Водород. Чистый, горючий, легче воздуха. Его генератор, собранный из свинцовых листов и стекла, работал.

— И это еще не все! — Нартов торжествующе развернул на столе кусок ткани. — Герметичность! Я нашел решение!

Он протянул мне полотно — многослойный, жесткий на ощупь «пирог»: несколько слоев тончайшего льна, пропитанных горячим рыбьим клеем с добавлением квасцов для эластичности и покрытых сверху несколькими слоями застывшей олифы. Технология, подсмотренная у лучших корабельных мастеров.

— Тяжелая, — признал он, — и все равно немного травит. Несколько часов продержит точно!

Это неказистое, пахнущее вареной рыбой и льняным маслом полотно было прорывом. Нартов выгрыз решение упрямством и гениальной смекалкой, используя лишь те материалы, что были под рукой. За двое суток решил две сложнейшие проблемы.

Мы с Нартовым склонились над столом, покрытым расчетами. Воздух пьянил чувством близкой победы.

— Вот, Яков Вилимович, — сказал я, указывая на работающий генератор и кусок ткани. — То, чего вы ждали. Технология готова. Андрей Константинович совершил невозможное.

Брюс недоверчиво оглядел скромную установку, затем ткань. Сути он не понимал, но видел триумф на лице Нартова и железную уверенность в моем голосе.

— Теперь, — я взял чистый лист, — мы можем рассчитать наш корабль. «Катрину-2».

Мы погрузились в расчеты. Нартов диктовал точный вес герметичной ткани на квадратный аршин. Я добавлял вес облегченного ивового каркаса, гондолы. Цифры ложились на бумагу, выстраиваясь в стройные столбцы. Я уже видел изящный, сигарообразный корпус, скользящий в небе…

Но что-то пошло не так.

Конечная цифра подъемной силы, выведенная Нартовым, заставила его замереть. Он перепроверил расчет. Еще раз. Его лицо медленно вытягивалось, триумфальный блеск в глазах угасал, сменяясь недоумением, а затем — ужасом.

— Не сходится… — прошептал он, не веря собственным глазам. — Петр Алексеевич, здесь ошибка…

Я взял у него грифель. Пробежался по цифрам. Ошибки не было. Расчет был точен.

Проблема оказалась убийственно простой. Да, ткань Нартова была герметичной. Но для этого она была чудовищно тяжелой. Вес нескольких слоев клея и олифы сводил на нет все преимущества легкого водорода.

Итоговая выкладка лежала на столе. В нашей тяжелой оболочке подъемная сила водорода едва компенсировала вес самой конструкции. Чтобы поднять пилота, требовался дирижабль таких размеров, что на его постройку ушли бы месяцы. Прототип, который мы могли собрать за оставшиеся сутки, в лучшем случае поднял бы в воздух самого себя. Абсолютно бесполезен.

Величайший технологический прорыв обернулся сокрушительным провалом. Мы уперлись в фундаментальные законы физики и пределы технологий этого времени.

Я медленно поднял глаза. Нартов стоял, опустив голову, раздавленный. А у окна, молча наблюдая за этой сценой, стоял Яков Брюс.

Чуда не произошло. Время вышло.

Мы проиграли не Булавину и не генералам — физике. Материя этого мира оказалась упрямее и тяжелее наших замыслов. Все мои идеи и титанический труд Нартова разбились о простую, удручающую реальность: мы не могли создать