Дневник времён заразы - Яцек Пекара Страница 40

— Э, да вы выглядите молодцом, — сказал он, и я заметил, как его рука дрогнула, будто он хотел хлопнуть меня по плечу, но вовремя сдержался.

— Обманчивая видимость, — вздохнул я. — Больше года провалялся в лазарете под присмотром добрых товарищей.

— Хо-хо, — изумился он. — Это, должно быть, была знатная хвороба. Что за пакость такая?

Я лишь покачал головой.

— Никто не знает. Сказали, что это колдовство.

Он улыбнулся.

— Самое ловкое объяснение, когда лекари не знают, что сказать. Колдовство, порча, проклятья, — вздохнул он. — А ведь обычно всё дело в простом невежестве медиков. Нежелание разбираться в естественных причинах они маскируют сверхъестественным.

— Колдовство, порча и проклятья существуют на самом деле, — холодно заметил я.

— О, в этом я не сомневаюсь! — Он яростно замахал руками. — Никогда бы не посмел отрицать то, что утверждают наша святая Церковь и Инквизиция, которые защищают нас от зла. Но, — продолжил он уже спокойнее и мягче, — для лекарей сверхъестественное — отличная отговорка, когда они не знают, что сказать пациенту.

— Этому не стану возражать, — ответил я и слегка улыбнулся. — Но и вы не станете отрицать, что, говоря о лекарях, вы едва сдерживаете злость и неприязнь.

Он махнул рукой.

— Как же мне, мастеру аптекарского цеха, любить и уважать лекарей, когда они на каждом шагу норовят нас, аптекарей, уничтожить? Плетут против нас интриги, доносят…

— Однако в нашем славном городе на вас донесли ваши же товарищи по цеху, а не лекари, — заметил я.

Он помрачнел.

— Потому что мы — как бешеные псы, окружённые другими бешеными псами. Но оставьте аптекарей в покое, — снова махнул он рукой. — Лучше расскажите, чем вы занимались весь тот год, пока валялись в постели. Такому живому человеку, как вы, должно быть, было смертельно скучно, когда вас приковали к кровати.

Я развёл руками.

— Ничего из того времени в памяти не осталось, — признался я. — Хоть жгите меня живым огнём, не вспомню ни единого дня. Разве что… — Я задумался на миг. — Помню девушку…

— О, девушку! — Он расхохотался. — Это, должно быть, была знатная хворь!

— Помню, как она поила меня водой с мятными листьями, — продолжал я, не обращая внимания на его шутку. — Но когда я, выздоровев, спрашивал о ней у товарищей, они сказали, что никакой девушки рядом со мной не было. Значит, это был лишь сон, — добавил я с грустью, ибо мне казалось, что это не было иллюзией, а реальностью. Её светлые волосы, серые глаза, бледное лицо, печальная улыбка и ледяной холод её рук. Она была так прекрасна… Я тосковал по ней, хотя эта тоска была совершенно бессмысленной, ведь девушка эта была лишь плодом воображения. Она никогда не существовала. И не вернётся, разве что во снах.

Баум серьёзно кивнул.

— Так часто бывает при тяжёлой болезни: сны так сильно переплетаются с явью, что не отличишь, где что, — сказал он. — И вам ещё повезло, что вам снилась девушка, а не кровожадные чудовища.

Пожалуй, так, подумал я, хотя, если бы мне снились чудовища, во мне не было бы этой тупой, раздирающей тоски, которая возникала всякий раз, когда я вспоминал лицо той девушки. Словно я потерял нечто бесконечно ценное и знал, что обречён никогда больше этого не увидеть.

— Задумались, — заметил он.

— Воображение играет с людьми злые шутки, — ответил я. — Порой доводя их до безумия. В моём случае это лишь призрак очаровательной девушки, но ведь есть и те, кто видит глазами души миры, полные демонов, слышит вымышленные ужасающие звуки, созерцает придуманные кошмарные картины и не отличает этих видений от реальности…

— Есть такие, конечно, есть, — согласился он. — И скажу вам, я знаю такие травы и микстуры — и вам, верно, они тоже не чужды, — что с их помощью можно легко свести человека с ума.

Он покачал головой.

— Но чтобы целый год лежать без памяти и без разума… — сказал он с удивлением. — Ну и ну, знатная, должно быть, хворь вас одолела. И слава Богу, что вас вылечили, а то кто бы меня спас!

Логика Баума была, быть может, и запутанной, но всё же разумной. Я не думал, что в Инквизиции ему грозила бы большая беда, но знал, что, когда тяжёлый воз покатится по скользкому склону, даже если это началось по шутке или ошибке, остановить его уже почти невозможно.

— У меня странное чувство, будто в той болезни я что-то утратил, — сказал я, и сам услышал грусть в своём голосе.

— Что же?

Я пожал плечами.

— Видели когда-нибудь вблизи снежинку? — спросил я.

— Конечно, — ответил он, удивлённый.

— Тогда вы видели, какая это сложная конструкция, какой изящный, тонко вырезанный узор. Говорят даже — хотя я в это не верю, — что на всём свете нет двух одинаковых снежинок, каждая из этих тонких узоров отличается от другой.

— И как эта история о снежинках связана с вашей болезнью? — Он внимательно посмотрел на меня.

— У меня такое чувство, будто недавно я поймал снежинку в ладонь, но теперь, когда раскрываю пальцы, чтобы рассмотреть её, вижу лишь испаряющуюся каплю воды, — грустно ответил я. — Не помню, как выглядела эта снежинка и была ли она вообще. — Я пожал плечами. — Простите, что морочу вам голову своими тревогами, — сказал я уже спокойнее. — Но вы человек учёный, вот я и подумал, может, слышали о чём-то подобном.

Он задумчиво кивнул и надолго замолчал.

— Не могу помочь, к сожалению, — сказал он наконец. — Хотя слышал похожие слова от другого человека.

— Вот как… — Я посмотрел на него с интересом.

— Он потерял память после того, как его выбросило из седла и ударило конским копытом, — объяснил Баум. — Тоже говорил, что, пытаясь вспомнить какие-то события из прошлого, чувствует, будто держит что-то в руке, но оно ускользает так быстро, что он не успевает разглядеть, что это.

— Я не потерял память, — сказал я. — Кроме, конечно, того года болезни, но что я мог бы из него запомнить? Как ворочался в постели, горел в лихорадке и потел?

— Так или иначе, благодарите Бога, что вы выздоровели и вернулись к силам, — сказал Баум. — Год в тяжёлой болезни — это не шутка. Мышцы, поди, совсем ослабли и обмякли…

Я посмотрел на него.

— А знаете, вовсе нет, — ответил я, и на этот раз удивился я сам. — Только в голове был сумбур, а телесно я не пострадал.

— Ха! Ну что ж, повезло вам в этом несчастье, — подытожил он.

Мы помолчали, а я задумался, как так выходит, что один