На Литовской земле - Борис Владимирович Сапожников Страница 31

— Панове, — снова не дав перехватить инициативу Сапеге, произнёс я, — Русскому царству нужен мир с Литвой. Если вы не окажете поддержку королю Жигимонту, когда он по весне двинется с войском на Москву, новый поход его будет обречён на провал.

— Разумно, — кивнул гетман Ходкевич, — Москва получит мир и провал военного похода нашего величества, но что получит Литва? Не поддержать короля в его походе, который одобрил сенат, это практически рокош, но зачем нам, литовским магнатам, ставить себя в подобные условия? Ради чего?

— А что получит Литва от похода Жигимонта на Москву? — поинтересовался я у него, и разом у всех присутствующих. — Что получила Литва от баториевых походов? Что получила Литва от осады Смоленска, а после похода на Москву? А много бы получила Литва в случае их успеха? Посадит Жигимонт на московский престол своего сына, что Литве с этого? Станет вместо двуединой Речь Посполитая триединой, наши бояре в сейме заседать станут. Думаете, польские сенаторы подвинутся или же вас, паны магнаты литовские, потеснят, как думаете? Много денег и крови будет стоить новая война Литве, но и успех её, коли будет сопутствовать он королю Жигимонту, не сулит ей ничего хорошего. Вот что получит Литва, коли откажется поддержать его.

Тут все долго молчали, оценивая сказанное мной. Надо сказать, заранее я речь не готовил, полагался на вдохновение и отчасти память князя Скопина. Говорил как перед боем, обращаясь к дворянам и детям боярским поместной конницы, которых вот прямо сейчас поведу в почти самоубийственную атаку на польских крылатых гусар. Как это было при Клушине или под Москвой. Всё же все в комнате, за исключением Сапеги, были людьми военными и вдохновенная речь моя зацепила какие-то струны в их душах.

— Отлично сказано, Михаил Васильич, — ответил мне Сапега, — вот только без прямого рокоша против Жигимонта, Литва не сможет уклониться от поддержки его похода. Король уже огласил универсалы[6] об экстраординарных налогах, которые пойдут на новую войну, и сенат на сей раз поддержал его. Если литовская магнатерия откажется платить, это будет равносильно мятежу, даже не рокошу, на который мы имеем право, но прямому мятежу против королевской власти.

— Люблинский сейм лишил нас вольностей и прав, — с искренним сожалением добавил князь Кшиштоф Радзивилл-Сиротка, — сделав Литву лишь придатком Короны Польской, а не верным союзником, как было до того.

— И что же, — спросил я у Сапеги, — по тем универсалам, кто больше заплатит за войну — Корона или Великое княжество?

Он ничего не ответил, да и не нужен мне был ответ.

— Всегда с нас три шкуры дерут, — вместо канцлера ответил Януш Радзивилл. — В Короне считают мы тут по серебру ходим да с золота едим. За все войны от Сигизмунда до Сигизмунда платила Литва, кровью и золотом.

— И всё же не подчиниться мы не имеем права, — стоял на своём князь Сиротка. — Альтернатива подчинению лишь одна…

Он не произнёс слова рокош, которое уже звучало не раз, однако оно, непроизнесённое, повисло в воздухе, будто призрак.

— Желаете сказать мне, панове, — как будто бы несерьёзно обратился к ним я, — что я на бунт против короля вас подбиваю.

— Битый король наш желает поправить свои дела за счёт новой войны, — решительно заявил Сапега, — да только не видит того, что этим ведёт Речь Посполитую к полному и окончательному краху. Даже если ему откроют ворота Москвы, удержать ваше царство ему не под силу. Владислав станет лишь марионеткой на троне, им будут крутить бояре, а права на польский трон он потеряет. Триединая монархия, которой, быть может, и грезит наше величество — лишь химера. Воплотить её в жизнь не выйдет никогда. Сенат не даст хотя бы и потому что, как верно сказали вы, Михаил Васильич, магнатам потесниться придётся, чтобы принять в свои ряды новых шляхтичей, русских.

— Шляхта и магнаты твёрдо стоят за свои золотые вольности, — поддержал его Януш Радзивилл, — и как в первое бескоролевье побоится, что нахватавшийся в Москве царских замашек Владислав станет вводить в Речи Посполитой московские порядки.[7]

— Сдаётся мне, панове, — произнёс я, — мы говорим об одном и том же, но я не понимаю вас. К чему вы ведёте?

— К тому, пан Михал, — уверенно заявил гетман Ходкевич, — что иначе как рокошем это противоречие не разрешить.

— А всякому рокошу нужен лидер, — поддержал его Лев Сапега.

И все собиравшиеся в комнате магнаты выжидательно уставились на меня.

Вот чего вы от меня хотите, вельможные паны! Сделать меня вожаком, знаменем своего мятежа, а в случае проигрыша — козлом отпущения. Красиво, ничего не скажешь. И ведь, уверен, за этим стоит Лев Сапега, нельзя же стать великим канцлером и не быть при этом первостатейным интриганом, вроде паука-тенётника, сидящего в центре своей паутины и плетущего, плетущего её мелкими движениями лап. Я почти въяве увидел этого паука с лицом Льва Сапеги. Но и остальные мало отличаются от него, разве что молодой Кшиштоф Радзивилл, да только он тут на вторых ролях при старшему брате и дядюшке. У тех-то не только титул, который формально ничего не значит в Речи Посполитой, но и немалые должности, а у него пока ничего вроде того же титула да кое-каких земель и нет за душой.

— Вы на меня намекаете, Лев Иваныч, — прямо в лоб, без малейшей вопросительной интонации в голосе, произнёс я. — Но я ведь молод ещё. Даже пан Кшиштоф, самый годами младший среди вас, меня лет на десять старше будет, если не поболе.

— Вы не один из нас, Михаил Васильич, — честно ответил Сапега. — Ни Радзивилл, ни Сапега, ни Ходкевич не может встать во главе рокоша, ибо тогда он станет рокошем Радзвиллов, Сапеги или Ходкевича.

— А какой же рокош вам надобен? — удивился я.

— Виленский, если вам угодно, — вместо него высказался Ходкевич, — или даже более того вселитовский.

— Литва скорее объединиться вокруг Радзивилла, Ходкевича или Сапеги, — возразил я, — но не вокруг чужака на вашей земле.

— Не стоит забывать, что вы, Михаил Васильич, князь из Рюриковичей, — заметил Сапега, — что роднит вас с великим князем литовским Витовтом.

Тут пришлось напрячь память князя Скопина, чтобы понять, что он имеет в виду. Однако тот был прилежным учеником и заучивал родственные связи между правителями государств и виднейшими родами назубок. Без этого, наверное, в те века представителю высшей аристократии было никак нельзя, что во Франции, что