Прорыв выживших - Алексей Михайлович Махров Страница 26

буквально перекосило, аж пальцы свело от внезапно нахлынувшей ненависти. Первой моей мыслью было — достать «Парабеллум» и перестрелять этих румяных улыбающихся парней, словно мерзких людоедов. Ведь похожие на них танкисты 11–й танковой дивизии Вермахта, такие же здоровые смешливые чумазые парни, в июне передавили гусеницами танков раненых детей комсостава — сэкономили патроны. Рука сама полезла в карман бриджей и потянула из него «Браунинг». Тринадцать патронов в магазине… Да я вас всех тут положу, суки…

Вадим, оглянувшись, увидел мое перекошенное лицо, шагнул ко мне и крепко схватил за предплечье, не давая достать оружие.

— Игорь, что с тобой? — свистящим от напряжения шепотом спросил Ерке. — Ты что задумал?

Черт! Нельзя стрелять… У нас же задание! Я немного успокоился и вытащил руку из кармана, тыльной стороной ладони вытерев внезапно выступивший на лбу пот. Второй мыслью было подойти к эсэсовцам, завести с ними пустяшный разговор и в его ходе выяснить: какое у них подразделение и где они размещаются. А после приехать «в гости» на броне «тридцатьчетверки» в составе рейдовой группы.

Но пришлось отвергнуть и эту «светлую» идею — офицеры Вермахта презирали эсэсовцев, даже бойцов «Ваффен–СС», и сам факт дружеского общения мог бросить тень на нашу легенду прикрытия.

Скрипнув зубами, я отвернулся от хохочущих упырей и стал смотреть на вход в штольню. Оттуда как раз появилась очередная грузовая платформа с патронными ящиками, толкаемая четверкой пленных красноармейцев.

— Вадим, это ты? Господи, Вадим!

Голос, сорванный, сиплый от нечеловеческой усталости, прозвучал как выстрел. Один из пленных, толкавших платформу, внезапно замер, уставившись на Ерке. Это был худой, как скелет, обтянутый кожей, человек в грязной, порванной гимнастерке без знаков различия. Его глаза, невероятно огромные на исхудавшем лице, расширились от удивления.

Лейтенант Ерке остолбенел. Его лицо побелело, рука непроизвольно дрогнула, потянувшись к кобуре. В его глазах мелькнули ужас и растерянность — смертельно опасный коктейль.

Немецкий ефрейтор, надзиравший за погрузкой, лениво опиравшийся на свой «Маузер–98к», насторожился и выпрямился.

— Was ist los? Zurückbleiben! — крикнул он пленному.

Но тот уже не слышал. С рыданием, похожим на предсмертный хрип, он бросился через площадку к Вадиму.

Я рванулся с места, перерезая ему путь. Моё тело среагировало само. Подножка была точной и жёсткой. Пленный, не ожидавший нападения, грузно шлёпнулся на пыльную землю, сильно ударившись грудью и головой. Я мгновенно навалился на него сверху, одной коленкой придавив спину, а другой — заломив ему руку за спину так, что кости хрустнули. Он застонал от боли и шока.

Я нагнулся к его уху, и прошипел на русском:

— Молчи, дурак! Мы свои! Мы здесь по заданию! Сорвёшь прикрытие — умрёшь сам и убьёшь нас всех! Лежи и не двигайся! Понял?

Тело подо мной обмякло, но уже не от борьбы, а от потрясения. Тихий, прерывистый всхлип был мне ответом.

В следующее мгновение я уже орал, вскочив на ноги и отпихивая пленного пинком сапога в сторону:

— Was fällt dir ein, du russische Schwein! Ты хотел напасть на офицера? Я прикончу тебя! Где конвоир?

Потом я нашел глазами ефрейтора, и заорал уже на него, брызгая слюной:

— Ефрейтор! Почему вы не держите этих паразитов под контролем?

Конвоир, ошарашенный всем происходящим, проблеял:

— Простите, господин лейтенант! Этот отродье взбесилось! — Он подскочил и ударил прикладом уже лежащего человека. — Лежать, ублюдок!

На шум вальяжно подошел фельдфебель–кладовщик. Его лицо выражало крайнее раздражение.

— Ну, что здесь опять происходит? Кто посмел помешать процессу погрузки?

Я повернулся к нему, всем видом изображая брезгливое недоумение фронтовика, которого посмели оскорбить тыловые крысы.

— Этот идиот не может держать в узде своих ублюдков! — я указал пальцем на ефрейтора, который от такого обвинения вытянулся в струнку. — Один из грузчиков попытался напасть на меня! Если вы не можете поддерживать дисциплину, я пожалуюсь коменданту пункта!

Фельдфебель, для которого жалоба какого–то проезжего лейтенанта была сущим пустяком, скривил губы, но все же попытался оправдаться.

— Успокойтесь, герр лейтенант. Эта погань иногда сходит с ума и бросается на конвой. Они просто животные — у большинства отсутствует инстинкт самосохранения. Нападавший будет наказан!

Он обернулся к ефрейтору.

— Пристрели его!

— Jawohl, Herr Feldwebel! — ефрейтор щёлкнул затвором винтовки и как–то буднично, словно проделывал это по десять раз на дню, приставил ствол к затылку несчастного и нажал на спуск. А затем, отвернувшись от убитого, заорал на остальных пленных: — Что встали, твари! Работать!

Красноармейцы, потупив глаза, принялись толкать свою платформу дальше.

Я, в шоке от мгновенной и жестокой расправы, сделал вид, что удовлетворен развязкой конфликта, отряхнув и поправив мундир, отошёл к грузовику, где Вадим, всё ещё бледный, но взявший себя в руки, делал вид, что проверяет крепление тента. Его руки слегка дрожали.

— Verdammte Russen! — громко, для окружающих, сказал я. — Ненавижу этих недолюдей.

Стоявший у соседнего грузовика эсэсовец весело улыбнулся мне и показал большой палец. Я с невероятным трудом удержался от того, чтобы выхватить «Браунинг» и выстрелить этому гаду прямо в веснушчатую харю. А потом перестрелять еще пару десятков мерзких двуногих тварей, начиная с фельдфебеля и ефрейтора.

Минут через десять наступила и наша очередь — к нашему «Опелю» подкатила платформа с грузом. Двое других пленных, под присмотром того же ефрейтора, молча, с отрешёнными лицами начали затаскивать ящики с патронами и гранатами в кузов. Я, как и полагается офицеру Вермахта, стоял рядом, даже не глядя на погрузку. А Вадим занялся распределением груза под тентом. Когда последний ящик встал на место, я расписался в накладной у фельдфебеля.

— Всего хорошего, герр лейтенант, — доброжелательно сказал он.

— Danke, — сухо кивнул я, и мы с Вадимом забрались в кабину.

Медленно, чтобы не вызывать подозрений, тронулись к КПП. Я смотрел в боковое зеркало. Тело казненного красноармейца постепенно закрылось клубами пыли. В груди снова начала подниматься волна ненависти. Я мысленно поклялся, что не успокоюсь, пока последняя фашистская нечисть не сгинет в безымянной могиле.

Процедура выезда заняла меньше времени. Часовые проверили накладную, сверили печать, подняли шлагбаум. Колючая проволока, ДЗОТы, зенитки остались позади. Мы выехали на укатанную грунтовую дорогу и, не прибавляя скорости, пока не скрылись из зоны прямой видимости поста, покатили обратно к разъезду.

В кабине висело тяжёлое, давящее молчание. Только рокот мотора нарушал тишину.

— Кто это был? — наконец, тихо спросил я, не глядя на Вадима.

Он вздрогнул, словно очнувшись от сна.