Железный лев. Том 2. Юношество - Михаил Алексеевич Ланцов Страница 18

— Нет.

— Вот. Это азы разведки, вообще-то. В открытых источниках, если их сопоставлять и анализировать, порой много всего секретного. Или вы думаете, как я про винтовку Дрейзе узнал? — оскалился Лев Николаевич. — Но не суть. Вот представьте. Миллион двести. Куда нам столько? У нас есть четыре потенциальных театра боевых действий: против Пруссии, против Австрии, против турок в Европе и Кавказ, где нужны большие и сильные контингенты. Ну и столица. Нужно просто проложить несколько железных дорог, чтобы можно было осуществлять маневр войсками. Ну или хотя бы макадамы[2]. Ну и сократить армию в три раза, отправив остальные в запас, откуда в случае войны набирать пополнения. Остальных же толково вооружить. Ведь при тех же расходах мы сможем более чем втрое больше платить за оружие. Оно ведь не главная статья расходов. Куда тяжелее ведь банальное содержание и обмундирование. Особенно по офицерам. При этом перевооружать сразу полкам. Сначала на Кавказе, потом гвардию, потом там, где будет гореть.

— Государь никогда на это не пойдет.

— Поэтому и имеет сильный дефицит бюджета. — усмехнулся Лев Николаевич. — Который рано или поздно загонит Россию сначала в тяжелую долговую яму, а потом и совершенно расстроит ее экономику.

— Вы и это знаете… — как-то глухо произнес цесаревич.

— Анализ открытых источников творит чудеса, — оскалился Толстой. — Ему ежегодно около пятидесяти миллионов не хватает. Так что, сокращение армии втрое — благо. Сколько здоровых мужчин вернутся в народное хозяйство? А если еще чуть-чуть докрутить экономику — песня будет. Например, оборот оружия. Нам нужно много оружейного производства для будущих войн. Сколько у нас людей? Сто двадцать — сто тридцать миллионов? Половина — мужчины. Треть от них — взрослые мужчины. Если каждый купит по ружью — это уже двадцать миллионов «стволов». Если с каждого по рублю взять в казну — польза какая! А если он по два ружья? А если пистолеты? А порох? А свинец? На всем этом, если разогреть наш внутренний рынок, можно миллионов по пятнадцать собирать в казну ежегодно. А на внешний рынок если поставлять? В тот же Китай и Персию? Они легко проглотят и сто миллионов ружей. Даже устаревших. А у нас ни разрабатывать, ни производить, ни носить, ни применять для защиты жизни и имущества… — покачал он головой. — Сидим на золотой бочке и сами ее не открываем.

— А восстания? — нахмурился Шипов.

— У нас отличное Третье отделение, да и полиция добро работает. Пускай трудятся и дальше так…

Разговор длился еще очень долго.

Лев Николаевич ходил по краю. Раз за разом высказывая вещи слишком опасные для этих лет. Однако с каждым шагом укреплял собеседников в том убеждении, что они имеют дело с настоящим вольтерьянцем той, старой закалки. Вроде Потемкина или Суворова с Ушаковым.

Насмешливым и едким, но умным, ориентированным на результат и весьма находчивым. Вплоть до самых неожиданных крайностей. Например, он не постеснялся Александру Николаевичу предложить создать небольшую «мастерскую», в которой печатать мелкие купюры европейских стран. Потому как к ним особого внимания нет, как и защиты. И на эти деньги через агентов закупать всякое, компенсируя перекос внешнеторгового баланса.

Цесаревич от такого предложения аж вскинулся.

Чуть ли не копытом забил.

Но выслушал. Внимательно выслушал. И не стал осуждать. Просто буркнул что-то в духе: «Государь не одобрит». Хотя было видно, оценил способ получения лишних десяти — двадцати миллионов рублей ежегодных казенных доходов.

В дело шло все.

Вообще все.

Начиная с таких крайне нечистоплотных шагов и заканчивая созданием крупных латифундий в Малороссии и Новороссии по выращиванию новых культур, таких как кукуруза с подсолнечником. С приемом туда крепостных «по старинному обычаю», к государю на службу — в государственные крестьяне. И массовое производство картофеля по ирландской схеме для прокорма населения. И внедрение комбайнов и прочих технических новинок. И использование топинамбура, высаженного по неудобьям для выгона из него спирта на экспорт, и…

Лев Николаевич грузил собеседников.

Вдумчиво.

Основательно.

Опираясь практически исключительно на местные сведения и почти не уходя в знание будущего. Разве что для оценки полезности. Со стороны же выглядело, словно он как фокусник достает то пять, то десять, то двадцать миллионов доходов. И если поначалу у цесаревича сквозил скепсис, то мало помалу он менялся заинтересованностью. Особенно когда вопросы пошли про деньги и молодой граф смог «накидать вариантов», как разогнать доходы державы вдвое в горизонте лет двадцати, снизив при этом нагрузку с крестьян…

[1]Piettaвыпускает реплику Remington 1858 с такой рамкой. Ресурс падает до 2–3 тысяч выстрелов с 5, в остальном же — работает вполне надежно.

[2] Макадамы — это шоссированные дороги, то есть, грунтовки, оборудованные водоотводными канавами, полотно которых покрыто щебенкой, укатанной катком. Появились еще в XVIII веке в Великобритании. До появления асфальтовых и/или железобетонных дорог — основной тип дорог с твердым покрытием. Именно их на рубеже XIX-XX веков покрывали асфальтом, порой просто проливая варом.

Часть 1

Глава 7

1845, июнь, 4. Казань

Лев Николаевич стоял у открытого окна и с радостью смотрел на солнышко.

Первый день без епитимьи.

Цесаревич не стал отменять свое наказание. Но архиепископ по его приказу отозвал своего наблюдателя сразу после того приснопамятного разговора в чайной. А потом и покаянные молитвы можно стало совершать дома в красном уголке. Из-за чего епитимья превратилась в формальность.

То есть — да — осталась.

Но по факту — спущена на тормозах. Хотя и она тяготила. Давая понять, что будет, если он увлечется со своими религиозными игрищами. И если оригинальный Лев Николаевич, буквально утопавший в долгах до Крымской войны, позже обрел совершенно внезапно покровителя или покровителей, что покрывали его во всем и даже закрывали долги[1], то тут… намек получился НАСТОЛЬКО прозрачный, что едва ли отличался от угрозы прямым текстом.

Посему лезть в дела церкви молодому Толстому расхотелось совершенно.

Даже вот — в приватных разговорах.

Архиепископ же, несмотря на строгое и педантичное выполнение приказа цесаревича, отношений с молодым графом не портил и вел себя прилично. Более того, продолжая регулярное общение в приятельском, если не сказать, дружеском ключе.

Он вообще оказался хорошим человеком, пусть и строгим.

Человечным.

Сам же цесаревич… он, судя по всему, ОЧЕНЬ заинтересовался обновленным Львом. И жаждал явного сотрудничества. Видимо, в здешних пенатах он еще не встречал