Я – Товарищ Сталин 2 - Андрей Цуцаев Страница 11

Тухачевский отдал честь и вышел, его лицо выражало растерянность. Он знал: каждый день под подозрением был испытанием, которое он должен был пройти достойно.

Глава 5

Сергей провёл весь вечер за картой, перечитывая шифровки из Харбина и Токио. Он знал: война с Японией сейчас была бы катастрофой. Красная Армия страдала от нехватки техники, коррупции и слабой дисциплины, а Германия на западе ждала момента для удара. Но внутренние угрозы были не менее опасны. Ежов, с его паранойей, мог спровоцировать чистки, которые ослабят партию. Тухачевский был под подозрением, но его арест мог посеять панику. Молотов контролировал дипломатический фронт, но и Япония не отступала.

Сергей вспомнил настоящий 1937 год, расстрелы, страх, парализовавший страну. Он не хотел повторять все снова, но чувствовал, как давление толкает его к жёстким мерам. Он решил: комиссия Бокия должна работать втайне, проверяя Ежова и письма. Если Тухачевский чист, его нужно защитить. Если виновен — его нужно устранить без шума.

Харбин, за тысячи километров от Москвы, был городом контрастов. Узкие улочки китайского квартала утопали в запахах жареного риса, соевого масла и угольного дыма. Китайские торговцы кричали, зазывая покупателей, русские белоэмигранты в потрёпанных шинелях толпились у вокзала, а японские патрули в тёмно-зелёной форме следили за каждым движением. КВЖД, замерла после взрыва на мосту Сунгари. Агент ОГПУ под кодовым именем «Сокол», 32-летний мужчина с неприметным лицом, пробирался через толпу, изображая торговца рисом. Его одежда — серый халат и соломенная шляпа — делала его незаметным среди местных, а под халатом он прятал револьвер Наган и шифровальный блокнот.

«Сокол» получил записку от своего связного, китайца по имени Лю, торгующего лапшой на рынке. Лю передал клочок бумаги, спрятанный в корзине: «Танака встречается с Семёновым в чайной „Жасмин“ на Лигутина, 18:00». «Сокол» кивнул, бросив монету в корзину, и направился к улице Лигутина.

Чайная «Жасмин» была тесным заведением с бумажными фонарями и запахом зелёного чая. Он занял столик у входа, заказав чай, и стал наблюдать. Через час в чайную вошёл капитан Танака — невысокий японский офицер с узким лицом и хитрыми глазами. Его форма была безупречной, на поясе висел небольшой меч в ножнах. Рядом с ним шёл атаман Григорий Семёнов, белоэмигрант с густой бородой и потёртым мундиром.

«Сокол» прислушивался. Танака говорил тихо, но обрывки слов доносились до него:

— Атаман, взрыв на мосту удался, но русские не сдаются. Следующий шаг — это пограничный пост у Благовещенска. Мы подбросим оружие с советскими клеймами, обвиним их. Нужно больше ваших людей, 100 килограммов тротила, три грузовика.

Семёнов кивнул:

— Мои люди готовы, но мне нужно 10 тысяч иен и гарантии, что японцы защитят нас от ОГПУ. Они уже рыщут по Харбину.

Танака улыбнулся, его рука легла на рукоять меча.

— Деньги будут. Но если провалите дело, атаман, вы знаете цену.

«Сокол» записал разговор в блокнот, зашифровав его кодом. Он знал: если его поймают, японцы или белоэмигранты не пощадят. Он покинул чайную, растворившись в толпе, и отправил шифровку в Москву: «Танака и Семёнов в „Жасмине“. Планируют атаку на Благовещенск. Прошу указаний».

Ночь в Харбине была холодной, фонари отбрасывали тусклый свет на грязные улочки. «Сокол» пробирался к явочной квартире — тесной комнате над лавкой. Его связной, Лю, ждал с новыми данными: японцы усилили патрули у вокзала, а белоэмигранты готовили склад с тротилом на окраине города. «Сокол» решил устроить засаду. Он собрал группу из трёх агентов ОГПУ, внедрённых под видом рабочих КВЖД. У них был план захватить одного из людей Семёнова и выяснить, где хранится взрывчатка.

В полночь группа двинулась к складу на улице Дацзи, где, по данным Лю, белоэмигранты складировали тротил. Улочка была узкой, окружённой деревянными домами. «Сокол» заметил часового — молодого парня в шинели, с винтовкой на плече. Он дал знак, и один из агентов, «Ворон», подкрался сзади, оглушив часового ударом по затылку. Они связали его и затащили в угол у дома. Допрос был коротким: парень, дрожа от страха, назвал адрес склада — это был заброшенный амбар в двух километрах. «Сокол» отправил шифровку: «Склад тротила на Дацзи, 2 км от вокзала. Прошу разрешения на диверсию».

Ответ из Москвы пришёл через двадцать минут: «Разрешено. Уничтожить склад, Танаку взять живым». «Сокол» собрал группу, вооружённую револьверами и двумя гранатами. Они двинулись к амбару, но в темноте заметили японский патруль — это были пять солдат с винтовками Арисака. Японцы увидели их и завязалась перестрелка. «Ворон» был ранен в плечо, но группа сумела отступить, подорвав склад гранатой. Взрыв осветил ночь в Харбине, а «Сокол» растворился в переулках, отправляя последнюю шифровку: «Склад уничтожен. Танака ушёл. Потеря — один ранен. Жду указаний».

* * *

Рябинин вернулся в отель «Адлон», где снимал номер под именем Ханса Вебера. Вестибюль с мраморными колоннами и позолоченными люстрами был полон гостей. Он поднялся в номер 312, проверив, нет ли слежки. В комнате он раскрыл портфель, спрятав микрофотокамеру и шифровку для Москвы: «Встреча с Шульцем в „Хорхере“. Чертежи завтра, Тиргартен, 16:00. Гестапо близко». Он закодировал сообщение, используя стих, и спрятал его в подошве ботинка.

Рябинин смотрел на тёмное окно, где отражалось его лицо — усталое, с тёмными кругами под глазами. Он вспомнил свою миссию в 1932 году, в Варшаве, где чуть не погиб из-за предателя в торгпредстве. Тогда он выжил, но потерял друга, агента «Скалу», чьё тело нашли в Висле. Теперь Берлин был ещё опаснее: гестапо знало, как вычислять шпионов. Если Шульц сдаст, или если Фишер уже под колпаком, его ждёт подвал на Принц-Альбрехт-штрассе. Он думал о Мише, о его смехе, о том, как обещал привезти немецкую железную дорогу. «Ещё один день, — шептал он. — Ещё один шаг».

В полночь тишину нарушил стук в дверь.

— Откройте, гестапо! — голос Мюллера раздался за дверью. Рябинин схватил портфель, открыл окно и спустился по пожарной лестнице, цепляясь за холодный металл. На улице загудели сирены, лучи фонарей метались по переулку. Он перелез через забор, пробежал через дворы, где на веревках сушилось белье, и растворился в тёмных улицах Шарлоттенбурга.

К утру Рябинин добрался до явочной квартиры в Нойкёльне. Тесная комната над пивной «Роте Фане» была пропитана запахом пива и табака. Его связной, Карл Фишер,