Сокровенный храм - Морис Метерлинк Страница 29

делает главным образом не то, что они свершили или вытерпели, а манера, с какой они умеют вспоминать содеянное или перенесенное. Собственно говоря, ни у кого нет счастливого прошлого; любимцы судьбы, если рассмотреть, что им осталось от годов, протекших среди полного счастья, имеют, быть может, более оснований огорчаться, чем несчастные, доживающие остатки своей бедственной жизни. Все, что было некогда, и чего более нет, наводит на нас грусть, особенно то, что было прекрасно и счастливо. Предмет наших сожалений – обращенных ли на то, что было, или что могло быть – почти одинаков для всех людей; их печаль поэтому тоже должна бы быть одинакова. Однако, этого не замечается, – здесь царит она беспрерывно, там показывается лишь через долгие промежутки. Ясно поэтому, что она зависит не только от свершившихся фактов, но и от чего-то другого. Она зависит от того, как действует на нее сам человек. Победители в жизни, те, что не теряют времени и не загромождают своего горизонта призраками непреложного и непоправимого, те, которые словно нарождаются ежедневно на свет, беспрерывно рождающийся для будущего, те инстинктивно сознают, что не существующее по-видимому – продолжает существовать в неприкосновенности, и кажущееся нам оконченным, – лишь идет к концу. Они знают, что годы, похищенные у них временем, еще в работе, и под властью нового господина они все-таки покоряются прежнему властелину. Они знают, что прошлое их вечно движется, что мрачное, искалеченное и преступное вчера появится радостным, невинным и юным на завтрашнем пути. Они знают, что образ их еще не запечатлелся в протекших днях, что достаточно мысли или решительного поступка, чтоб перевернуть все созданное. Они знают, что, как бы густа и непроницаема ни была тень, расстилающаяся позади их, им стоит лишь сделать радостное движение, выражающее надежду, чтобы тень последовала их примеру, довела бы их до маленьких развалин раннего детства и извлекла из этих осколков непредвиденные сокровища. Они знают, что все может украситься и стать лучше, действуя в обратном направлении, что даже мертвые могут нарушить свои приговоры в глубине могил для того, чтобы заново обсудить прошлое, которое воскресло и преобразилось ныне. Счастливы те, кто находит этот инстинкт в складках своей колыбели! Но не обладающие им не могут ли подражать им, и не составляет ли цель приобрести здоровые инстинкты, в которых отказала нам природа, одну из миссий человеческой мудрости?

XI

Не будем, однако, замыкаться в своем прошлом. Чем оно славнее и счастливее, тем более подозрительным должно нам казаться, когда оно выкажет намерение словно сводом накрыть нашу жизнь, когда не будет беспрестанно меняться на глазах у нас, когда настоящее привыкнет посещать его не в качестве доброго работника, отправляющегося туда, чтобы сделать работу, к которой призывают его нынешние приказания, но в качестве бездеятельного и чересчур доверчивого паломника, который довольствуется созерцанием прекрасных неподвижных развалин.

Не будем также питать к нему глубокого уважения, внушаемого нам инстинктом, если уважение это будет угрожать нарушить его стройный порядок. Прошлое обыкновенное, знающее и хранящее свое место в тени, лучше прошлого великолепного, имеющего претензию властвовать над тем, что ему более не принадлежит. Лучше скромное, но жизнеспособное прошлое, действующее так, словно оно одно на свете, чем настоящее, гордо умирающее в цепях великолепного прошлого. Один шаг, сделанный нами в настоящую минуту по направлению к неопределенной цели, имеет для нас больше значения, чем тысячи верст, пройденные некогда по направленно к блестящей, но просроченной победе. Наше прошлое имело своей миссией только возвысить нас в известную минуту, снабдить нас оружием, опытом, необходимыми мыслями и жизнерадостностью. Если в этот данный момент оно отнимет у нас, или обратит в свою пользу хотя бы крупицу нашей энергии, то, как бы славно оно ни было, оно будет лишь бесполезно, и лучше бы ему никогда не существовать. Когда мы позволяем ему воспрепятствовать нам в каком-либо поступке, тогда-то и начинается наша смерть, тогда-то здания будущего принимают вдруг форму надгробных памятников.

XII

Есть и другое прошлое, еще более опасное, чем прошлое, исполненное счастья и славы; это то, которое населено чересчур могущественными и дорогими призраками. Много таких, что гибнут в объятиях любимых теней. Не будем забывать тех, которых уже нет, но пусть их мысленное присутствие среди нас будет утешением, вместо того, чтобы быть огорчением. Соберем и станем хранить в верной, счастливой своими слезами душе те минуты, которые они нам подарили. Уходя, от нас, они оставили нам в наследие наиболее чистую часть самих себя, – постараемся же не растерять во тьме того, что они нам оставили, и что похитила у нас смерть. Если бы сами они вернулись на землю, мудрые, ибо видели то, что скрывает от нас мимолетный блеск, то сказали бы нам, я думаю: «Не плачьте так. Вместо того, чтоб оживлять нас, ваши слезы отнимают у нас силы, потому что истощают вас. Отвыкните от нас, не думайте о нас более, по крайней мере пока мысль о нас примешивает лишь слезы к той жизни, которую вы нам уделили среди своего собственного существования. Мы существуем только в ваших воспоминаниях; но вы несправедливо думаете, что только те, которые нас касаются, и жалеют нас. Все, что вы делаете, вспоминает нас, и радует наши тени, хотя вы об этом и не знаете, хотя вам и не необходимо вечно обращаться к нам. Если наш бледный образ туманит ваш пыл, мы чувствуем, что умираем смертью более чувствительной и непреложной, чем наша первая смерть; когда же вы чересчур часто склоняетесь над нашими могилами, вы отнимаете у нас жизнь, любовь и бодрость, которые думаете нам вернуть.»

«Мы в вас самих; наша жизнь сплетена со всею вашею жизнью; и когда вы вырастаете, даже забывая нас, то вырастаем и мы, а наши тени дышат вольно, как пленницы, которым приотворили их тюрьму.»

«Если мы научились чему-либо новому в том мире, где мы живем, то это, во-первых, потому, что добро, сделанное нами вам в то время, когда мы были подобно вам на земле, не уравновешивает зла, причиненного воспоминанием, которое умаляет в нас силу и доверие к жизни».

XIII

В особенности не будем завидовать прошлому другого человека. Наше прошлое создано нами же самими и для нас одних. Оно единственное, подходящее для нас; единственное, которое может открыть нам истину, закрытую для всякого другого, единственное, дающее нам силу, которой бы не мог нам дать никто другой. Хорошо оно или дурно, блестяще или уныло, оно для нас словно музей, хранящий в себе единственный