Сокровенный храм - Морис Метерлинк Страница 24

не прелестных обнаженных женщин, а глубокую, всеобъемлющую любовь двух существ, которые познали, что телесные наслаждения теряют свой привкус беспокойства и горечи лишь в том случае, если мысли, чувства и то, что еще лучше, выше и таинственнее мыслей и чувств, с каждым днем все более сливаются? Когда увидим мы вместо болезненного, искусственного возбуждения, порожденного не в меру обильной и тяжелой пищей или возбуждающими средствами, которые в сущности являются лишь самыми опасными лазутчиками врага, которого мы стремимся покорить, когда найдем мы вместо этого гордую и серьезную радость разума, возбужденного постоянно, ибо он вечно стремится понять и любить?.. Давно уже известны все эти веши, и кажется бесполезным их повторять. Между тем, достаточно два-три раза побывать в среде тех, что являются лучшими представителями человечества в области интеллектуальной и душевной жизни, чтобы убедиться, до какой степени они все еще ощупью подвигаются в поисках за счастливыми мгновениями жизни, до какой степени бессознательное счастье, которого они ждут, все еще похоже на счастье человека, не имеющего духовной жизни, и как им трудно разорвать то облако, которое разлучает все, присущее существу совершенствующемуся, от свойственного существу унижающемуся. Не пробил еще час, скажут мне, когда человек будет в состоянии ясно сознать, как должно разделить области тела и духа. Но когда же пробьет он, если те, для кого он уже давно должен бы наступить, позволяют неразумным массовым предрассудкам руководить собою в выборе счастья? Когда они приобретают богатство и славу, когда они встречают на своем пути любовь, то просто исключают из них некоторые вульгарные утехи тщеславия, некоторые грубые излишества, но вовсе не идут далее ради завоевания более духовного, более собственно человеческого счастья, они вовсе не пользуются своими преимуществами, чтобы несколько расширить круг наименее оправдываемых требований материи. Они испытывают в жизненных удовольствиях то же духовное умаление, что испытывает, например, просвещенный зритель, попавший в театр, где играют драму, не принадлежащую к числу пяти-шести образцовых творений всемирной литературы. Он знает: почти все то, что восхищает аплодирующих кругом него людей, создано из более или менее пагубных предрассудков о чести, славе, любви, отечестве, самопожертвовании, правосудии, религии и свободе, или же из общих мест поэзии, самых неустойчивых, самых обессиливающих. Несмотря на это, он примет участие в общем возбуждении, и ему придется ежеминутно делать серьезное усилие над собой, изумленно призывать к себе всю свою уверенность, чтоб убедить себя, что оставшиеся верным своим старыми заблуждениям не в силах покорить его самобытный разум.

III

Впрочем, приходится не без удивления констатировать, что в отношениях человека к материи ничего, так сказать, не было доселе ни выяснено, ни подведено под известные правила. Между тем они крайне просты, но с самого начала сомневающееся человечество переходит поочередно от самой опасной доверчивости к самому систематическому недоверию, от обожания к ужасу, от аскетизма и полнейшего самоотречения к противоположной крайности. Дело не в том, чтобы проповедовать и применять в жизни тщетное неразумное воздержание. Часто оно не менее пагубно, чем обычная неумеренность. Мы имеем право на все, что может благоприятствовать и способствовать полному развитию нашего тела, но было бы необходимо определить по возможности точно границы этого права, потому что все, что за них переходит, вредит расцвету другой стороны нашего существа, похожей на цветок, питаемый или задушаемый листьями. Однако человечество, занимающееся с давних пор тончайшими и мимолетнейшими оттенками и ароматами своего цвета, предоставляет, чаще всего, доброй или злой воле темперамента, времени и случайности те бессознательные силы, которые играют роль скромных, трудолюбивых листьев кормильцев или же листьев в высшей степени эгоистичных, смертельных и все собою заполняющих. Статься может, все это сходило доныне довольно безнаказанно с рук, потому что идеал человечества, будучи первоначально исключительно связан с телом, долго колебался между материей и духом. Но вот он все с большею непоколебимою уверенностью утверждается вокруг разума. Мы не помышляем более соперничать в силе или ловкости со львом, пантерой, или большой, похожей на человека обезьяной, ни красотой с цветком или блеском звезд, отражающихся в океане. Использовать разумом всякую бессознательную силу, постепенно подчинить себе материю и отыскать решение загадки, – такова в данный момент наивероятнейшая цель, самая правдоподобная миссия нашего рода. В былые времена, в периоде сомнений, всякое удовольствие, даже всякое излишество было извинительно и нравственно, если не влекло за собою непоправимой потери сил или какого-либо органического повреждения. Ныне, когда выясняется задача нашего рода, наш долг избегать всего, что не благоприятствует прямо развитию духовной стороны нашего существа. Грех против духа, тот самый грех против здравого рассудка, который имел в виду Иисус, и который заклеймил неслыханными проклятиями, становится непростительным. Придется мало-помалу пожертвовать всем, что дает телу лишь бесплодное удовольствие, т. е. не выражается более сильной и продолжительной энергией мысли, всеми теми мелкими, так называемыми невинными удовольствиями, которые, как бы безвредны сами по себе ни были, поддерживают тем не менее в силу привычки и примера расположение к низким наслаждениям и отнимают место, которое должно было бы отвести удовольствиям разумным. Между тем, эти удовольствия не похожи на телесные, из которых одни могут быть полезны, другие вредны развитию и расцвету тела. В елисейских полях мысли всякое удовольствие выражается возвратом к молодости и дальнейшим развитием, и нет ничего более здорового для разума, как упоения и увлечения любознательности, понимания и восхищения.

IV

Нашей нравственности придется когда-нибудь сообразоваться с вероятной миссией нашей породы и заменить большинство произвольных и зачастую смешных ограничений, из которых она соткана, неизбежными и логическими ограничениями. Ибо единственная существующая мораль отдельного индивидуума, или целой породы, есть подчинение своего образа жизни исполнению общей, по-видимому порученной ему миссии. Мы увидим таким образом, как мало-помалу переместится ось большинства грехов и великих покушений, пока наконец все условные преступления против тела не заменятся истинными преступлениями против судеб человечества, т. е. всего, что посягает на могущество, неприкосновенность, свободу, перевес и досуги разума.

Это не значит, что тело есть непримиримый враг, как утверждает христианская теория. Далеко нет. Пусть оно будет прежде всего насколько возможно здорово, крепко и красиво. Но это капризное, требовательное, недальновидное, эгоистичное дитя, которое тем опаснее, чем сильнее. У него один лишь культ настоящей минуты. Ребяческая мысль и элементарное удовлетворение, счастливое, но непрочное, свойственное маленькой собачке или негру, вот все, чего оно может желать и к чему стремится. Впрочем оно бесцеремонно пользуется, как бы должным благосостоянием, безопасностью, досугами, удовольствиями и наслаждениями, которые умеет ему доставить более деятельный разум. Предоставленное же себе самому оно бы пользовалось всем этим так глупо