Сборник статей - Псевдонимы русского зарубежья. Материалы и исследования Страница 21

Многообразны были личные и творческие связи Михаила Арнаудова с русской эмигрантской культурой в Болгарии. Следует заметить, что в 1920–1930-е гг. налицо интереснейшее явление – своеобразный «конкубинат» болгарской и русской литературы и культуры. Продуктивность культурного общения, родившуюся в результате состоявшейся встречи, возможно узреть не только в целой серии сознательных культурных жестов, но и в его «оседании» на глубинном уровне, в «культурном бессознательном». Одна из манифестаций этого общения – акт номинации, именования: множество знаковых для болгарской культуры того времени имен были «оглашены» под русским влиянием. Так, например, имя журнала, выходящего бессменно с 1925 по 1943 г. под редакцией Мих. Арнаудова, – «Болгарская мысль», – несомненно, является транспозицией на «болгарский лад» названия влиятельного журнала «Русская мысль», который, как известно, в самом начале 1920-х гг. начал свою вторую жизнь как раз в Софии, где издавался (в 1921–1922 гг.) Российско-болгарским книгоиздательством; с этим авторитетным издательством ученый даже подписал договор на болгарский перевод «Истории второй русской революции» П. Н. Милюкова[225].

Отношения М. Арнаудова с деятелями русской эмиграции были настолько разнообразными, что можно строить их типологию. Во-первых, в его лице русские ученые и писатели узнавали своего друга, к которому они всегда могли обращаться с просьбой о помощи, обеспечении работой и т. д.[226] Во-вторых, в должности редактора «Болгарской мысли» Мих. Арнаудов привлекал в качестве своих сотрудников цвет русской мысли в Болгарии и за ее пределами (например, А. Л. Бема из Праги); так в журнале появляются публикации А. Л. Бема, М. Г. Попруженко, А. М. Федорова, П. М. Бицилли, Г. Ф. Волошина и др., печатавшиеся в оригинале по-русски. В-третьих, личные контакты естественным образом оформлялись в «формализованные» отношения с культурными и творческими объединениями русской эмиграции[227]; яркое свидетельство признания его заслуг – то, что в 1935 г. Союз русских писателей и журналистов избрал его своим почетным членом (среди болгарских ученых и писателей было избрано всего 12 почетных членов)[228]. Ученый поддерживал тесные отношения и с украинскими деятелями и организациями[229], был первым председателем организованного в 1932 г. Украинско-болгарского общества[230]. Близким другом М. Арнаудова был известный украинский скульптор Михайло Паращук[231].

Разговорник «Русский в Болгарии» представляет интерес сразу в нескольких отношениях. Во-первых, это, наверное, единственная из многочисленных публикаций М. Арнаудова за его столетнюю жизнь[232], которая была задумана и реализована в соавторстве, да еще с ученым-иностранцем, который только что вошел в болгарскую культурную действительность, т. е. речь идет о работе, являющейся уникальной по своему генезису. Во-вторых, во всем творчестве Мих. Арнаудова, да и Мих. Попруженко это издание – единственное и по своему жанру: литературоведы здесь преображаются в лингвистов – авторов словарей и разговорников. Опыт ученых в области лексикографии не может быть однозначно выведен из других их занятий и интересов, он не связан с чем-то другим и не находит продолжения в их дальнейшей деятельности. К многообразным определениям двух крупных фигур эти «Русско-болгарские разговоры» как бы добавляют еще то, что в определенный момент ученый должен взять на себя ношу своего рода привилегированного коммуникатора.

Интересна логика построения разговорника. Он как бы прослеживает путь русской эмиграции и словно идет за ней, о чем говорит последовательность названий разделов: «Железная дорога»[233], «В отеле», «На улице» и т. д.; последний раздел – «Некоторые сведения о Болгарии» (С. 14–16). Здесь материал дан как бы в катехизисной форме, т. е. в виде вопросов и ответов, а месседж всего разговорника архилюбопытен: «Многие ли произведения болгарских писателей переведены на русский язык? – К сожалению, очень немногие. Русские мало еще знакомы с творчеством болгарского гения. Нужно надеяться, однако, что они осознают необходимость для себя изучения болгарской литературы»[234]. Кроме своей непосредственной прагматической задачи, у разговорника была и своя «сверхзадача» – вызвать у русских интерес к болгарской литературе и тем самым открыть ей путь к «большому» языку и культуре. Таким образом, восхождение при развертывании разговорника идет не от простого к сложному, а от каждодневного к духовному, от быта к бытию.

Вряд ли кто-нибудь другой из множества русских ученых, оказавшихся в эмиграции в Болгарии, лучше, чем Михаил Попруженко, мог справиться с этой задачей; он любил Болгарию, прекрасно знал ее культуру и высоко оценивал ее литературу и науку, как об этом свидетельствует цитированное выше curriculum vitae:

Для своих работ М. Г. Попруженко неоднократно посещал Болгарию, по которой много путешествовал и в библиотеках которой (напр[имер,] в Рильском мон[астыре]) собирал материалы.

Кроме научных исследований, М. Г. Попруженко посвятил Болгарии, ее истории, литературе и общественной жизни ряд газетных и журнальных статей, в которых знакомил русское общество со всем, что давала выдающаяся болгарская литература и наука[235].

У разговорника «Русский в Болгарии» есть совершенно определенный адресат – прибывающие в Болгарию русские эмигранты, особенно принадлежащие к интеллигентному слою; вот почему в разговорнике есть такие главки: «В книжном магазине», «В театре», «В библиотеке» и т. д. Цель брошюры абсолютно понятна – облегчение общения и взаимопонимания между болгарами и русскими. Смысловой акцент здесь поставлен не на очевидной близости и сходстве между болгарским и русским, а на отличии и специфических особенностях, которые должны быть выявлены и усвоены, чтобы встреча стала возможной, а понимание – адекватным и корректным.

Конечно, стимул для того, чтобы «кабинетные ученые» взялись за составление разговорника «Русский в Болгарии», – вненаучный, он идет от личной встречи болгарской интеллигенции с русскими эмигрантами и беженцами, с их болью и трагедией[236]. Жизнь вторглась в кабинет и изменила научную программу. Общение – всегда «перевод», и чтобы оно стало возможно, нужно усвоить правила перевода.

Итак, в самом начале многолетнего общения болгарской культуры и литературы с русской эмиграцией стоит попытка разговора и понимания «М. и М.» – Арнаудова и Попруженко. В этом контексте за встречей двух криптонимов нетрудно видеть встречу языков и культур.

Именно здесь уместно вспомнить слова Гете, сказанные им по поводу усилий Виктора Кузена и его школы: «Эти люди, пожалуй, смогут способствовать сближению между Францией и Германией, ибо они создают язык, безусловно пригодный для того, чтобы облегчить взаимный обмен мыслями между обеими нациями (курсив наш. – Э. Д.)»[237].

Русские пристрастия, «русская связь» немецкого воспитанника и «франкофона» Михаила Арнаудова (он – ученик Вильгельма Вундта в Лейпцигском университете и doctor honoris causa университетов в Гейдельберге, 1936, и в Мюнстере, 1940) не являются чем-то экстраординарным для болгарской культуры двух межвоенных десятилетий. Характерная черта того времени, его идеологического фона – новый (и уже последний) расцвет неославянофильства. Для этого были все основания и предпосылки: Болгария как «классическая страна славянской культуры», по слову Константина Бальмонта, была одним из важнейших «узлов» славянского движения, а Славянское общество Болгарии (основанное в 1899 г.) было мощной, активной и действенной общественной институцией. Как раз Славянское общество было той организацией, которая исполняла роль своеобразного «министерства встречи» – его деятели и активисты встречали и устраивали русских эмигрантов, организовывали мероприятия по сбору средств, хлопотали перед государственными учреждениями и т. д.; деятельность Славянского общества всегда оценивалась очень высоко русской колонией в Болгарии[238].

Новый расцвет славянской идеи в Болгарии в 1920-е гг., реализовавший себя как подлинно «деятельная любовь», по слову Достоевского, был бы невозможен без развитой инфраструктуры, имеющейся в распоряжении Славянского общества: оно владело собственным зданием, залом, располагало организационными ресурсами, известными финансовыми возможностями (кстати, и сейчас в самом центре Софии есть гостиница и дом культуры под названием «Славянская беседа»). Славянское общество в Болгарии издавало журнал «Славянски глас», ежегодник «Славянский календарь», а еще «Славянскую библиотеку» – серию небольших по объему книжек, посвященных разнообразным темам славянской культуры[239]. Небезынтересно отметить, что «Славянская библиотека» стала выходить в самом начале 1920 г., т. е. в результате встречи с русской эмиграцией, а первая книжка серии принадлежит перу того же Михаила Попруженко – его речь «К вопросу о роли славянства в мировой истории» (речь была произнесена в день свв. Кирилла и Мефодия 11 / 24 мая 1920 г. на торжественном собрании Славянского общества в Народном театре)[240].