Народное государство Гитлера: грабеж, расовая война и национал-социализм - Гётц Али Страница 88

В августе 1944 года (после высадки союзников в Нормандии) Красная армия разгромила группу армий «Центр» на Восточном фронте, а после неудавшейся попытки государственного переворота 20 июля уверенность во власти и рейхсмарке рассыпалась в течение нескольких дней. Если рассмотреть сберегательную норму в качестве индикатора, то с весны 1943 года она постепенно снижалась. Этот процесс шел быстрее среди зажиточных слоев населения, чем среди менее обеспеченных. Что касается всеобщего скепсиса по отношению к политическому руководству и возможной общей реакции, то попытка переворота против Гитлера 20 июля 1944 года, вероятно, не была столь безнадежной, как иногда это преподносится.

Как было показано выше, всеобщее одобрение основывалось на взаимных иллюзиях, но политическому классу нацистского государства неоднократно удавалось возрождать веру в собственное искусство управлять страной. Исторически беспрецедентным образом он разработал для нее средства, характерные для современного социального государства. Отсюда нельзя отделить, но нельзя и переоценить показательный террор, направленный против отдельных своих граждан, резко усилившийся во второй половине войны. Из 16 тыс. смертных приговоров германским гражданским лицам 15 тыс. были вынесены после зимнего кризиса 1941/42 года. Нечто подобное можно увидеть и в статистических данных военного трибунала. Например, в отношении солдат 253-й стрелковой дивизии за годы войны было приведено в исполнение 18 смертных приговоров: ни одного в 1939–1942 годах, восемь в 1943 году, шесть в 1944 году и четыре в 1945 году. Всего за время войны в отношении немецких солдат было приведено в исполнение около 20 тыс. смертных приговоров[975].

Живя в сочетании всеобщей заботы и показательного насилия над так называемыми «врагами народа», большинство немцев превратились не в радующихся победам нацистов, а скорее в приспособленцев, наслаждавшихся ежедневными возможностями сытой жизни, предоставляемыми им системой. Однако долгое время этой пассивной лояльности было достаточно, чтобы нацистское государство могло свободно руководить страной до лета 1944 года.

Виртуальные военные долги

Чисто спекулятивная технология финансирования войны вылилась в принуждение оккупированных стран к заключению «победного мира». Правительство Гитлера редко прибегало к компромиссам, но тут оно должно было исключить любое сопротивление. По этой причине оно с самого первого дня войны опиралось на «огромные возможности», которые Германия могла дополнительно использовать на оккупированных ею территориях, то есть не прибегая к собственным национальным богатствам. После победы над Францией она была еще более уверена в себе: «владевшая территориями от Нордкапа до Бискайского залива», но погрязшая в долгах Германия теперь имела в своем распоряжении «богатства почти всей Европы»[976].

Таким образом, простые немцы сохраняли спокойствие и даже хорошее настроение с помощью щедрого государственного обеспечения. Осенью 1940 года с целью подъема общественных настроений германским рабочим были повышены пенсии и предоставлены налоговые льготы, а осенью 1941 года правительство отказалось от любых масштабных прямых военных налогов на последующие годы. После вторжения в Советский Союз возобладала интерпретация, согласно которой внутренние германские долги за вооружение и ведение войны существовали лишь виртуально. В 1942 году статс-секретарь Фриц Рейнгардт успокаивал общественность в своей брошюре «Что происходит с нашими деньгами?», написанной для широкой публики. Он говорил о «переустройстве на востоке» и будущих щедрых плодах окончательной победы. Военные долги (как он лживо уверял общественность) «будут компенсированы за счет ценностей и источников дохода, многократно превышающих увеличившийся долг рейха»[977].

Так же смотрели на дело и ведущие германские экономисты. В своем заключительном слове на рабочем совещании по финансированию войны осенью 1941 года Рудольф Штуккен задал следующие риторические вопросы: «Действительно ли долги останутся проблемой после войны? Поддержат ли нас некоторые враги, которые действительно могут оказать нам помощь в существенных экономических вопросах путем репараций?»[978] (конечно, после 1945 года Штуккен вел себя так, словно постоянно выступал против финансовой политики национал-социализма). Ученый-финансист Геро Мёллер указывал на «продажу новоприобретенных освободившихся земель и иного безвозмездно полученного нового государственного имущества», что может «принести значительное облегчение»[979].

Летом 1942 года его коллега Бернхард Беннинг также высказался за «реприватизацию собственности рейха на присоединенных восточных территориях» и привлечение «текущих доходов рейха от дополнительной прибыли за счет ввоза более дешевых товаров с оккупированных восточных территорий» в качестве «дополнительных источников погашения долгов»[980]. В докладе, лежавшем в основе цитируемого здесь сочинения, он еще определеннее высказался по вопросу «обращения к иностранной экономике»: «Кроме того, существует значительное количество материальных ценностей, перешедшее в собственность рейха путем оккупации враждебных стран – особенно в бывшей Польше и России»[981].

Под «дополнительной прибылью» понималась разница между закупочной ценой (например, российского зерна) и розничной ценой в Германии. «Если внутренняя розничная цена тонны ржи в России, – объяснял Рейнгардт главным разбойникам-технократам рейха, – составляет в настоящее время 80 рейхсмарок, то разница на тонну ржи между 180 рейхсмарками розничной цены в Германии и 80 рейхсмарками той же цены в России (включая расходы на транспортировку и хранение) отправится в виде дополнительной прибыли в казну рейха». Согласно протоколу, слушатели Рейнгардта из руководства вермахта, рейхсминистерств продовольствия, экономики и оккупированных восточных территорий «единодушно придерживались мнения, что так и следует поступать впредь»[982].

Вопреки желанию Генриха Гиммлера (как комиссара рейха по делам поселений) статс-секретарь в рейхсминистерстве внутренних дел успешно настоял на передаче захваченного вражеского имущества в казну, не оставив ничего для поселений этнических немцев. Ведь упомянутые «территории были завоеваны всем народом с оружием в руках в кампаниях этой войны… [так что] исходя из этого плоды побед должны приносить пользу всему немецкому народу»[983]. Министерство финансов охотно согласилось с этим заявлением. По мнению работающих там чиновников, «рейх изначально приобрел право собственности на это имущество, оккупировав вражеские территории»[984]. Теми же аргументами они вместе со своими коллегами из ведомства по выполнению четырехлетнего плана свели на нет притязания местных функционеров-коллаборационистов в оккупированной Польше. Для составителей бюджета в Берлине было ясно, «что эквивалентная стоимость завоеванной польской собственности принадлежала только Германскому рейху»[985].

Исходя из экономического реализма и факторов внешнего имиджа, чиновники министерства всегда подчеркивали, что рейх не имеет права на получение самих захваченных материальных благ, а претендует только на их эквивалентную стоимость. Таким образом, с самого начала речь шла о (ре)приватизации завоеванного. Такой человек, как Рейнгардт, уже подумывал о продаже «народных акций», чтобы быстро заморозить сбережения среднестатистических немцев