Из Кисловодска в Кисловодск. 1918–1919 - Всеволод Евгеньевич Милоданович Страница 9

Среди лошадей у нас оставалось два коня: Зайчик, собственность подполковника Свешникова, и Заглоба, который не был собственным подполковника Курзеньева, но на котором он ездил лет около 10 и брал на нем призы на бригадных скачках – его мы решили считать тоже собственным и решили продать обоих коней австрийцам. Фэнрих заинтересовал этим какого-то гауптмана. Но когда мы привели ему коней, гауптман предложил за них дать смешную цену, 700–800 крон. Я выразил гауптману свое удивление, на что тот дерзко ответил: «Ди Оффицире кеннен нихт гандельн[39]!» По моему мнению, это касалось прежде всего его! Не говоря худого слова, мы увели коней, и, опять-таки от этого фэнриха, мы узнали о существовании майора, который был поверен специально покупкой лошадей, и мы пошли с фэнрихом к нему.

«Майор дома?» – спросил по-немецки фэнрих часового у дома. Тот вытянулся, щелкнул каблуками и ответил: «Мадьяр!» Наш провожатый перешел на мадьярский язык. Оказалось, что майор ушел – часовой показал, в какую сторону. Мы пошли туда. Второй часовой – и вопрос по-немецки, проходил ли тут майор. Последовала та же манипуляция и ответ: «Поляк!» Фэнрих заговорил по-польски. Наша погоня продолжалась. – «Хорват!» – сказал следующий часовой. Это опять-таки не смутило фэнриха. Но, получив опять ответ, фэнрих нас покинул, дальше мы пошли уже без него. Тут нам повезло: на наш вопрос по-немецки часовой ответил: «Да я же говорю так, как вы!» Оказалось, что он галичанин русского направления! Майора мы нашли поблизости!

Майор оказался очень старым, вероятно, из отставки. Одна нога у него как-то дрыгала, не совсем повинуясь своему владельцу. Впоследствии, в Чехословацкой армии, офицеры изображали походку майоров старой армии именно таким образом – с дрыгающей ногой! Он осмотрел лошадей, ошибся в возрасте Заглобы лет на 6 в нашу пользу и дал за него 1800 крон, а за Зайчика – 1500. Мы удовлетворились. Деньги я передал в Киеве Свешникову лично, а Курзеньеву послал почтой.

Таким образом мы практически познакомились с некоторыми обычаями Австро-Венгерской армии. Комплектование армии, несмотря на разношерстность населения, было территориальным. Поэтому в каждой отдельной части было два языка: общеимперский – немецкий – и полковой – по национальности солдат, так как далеко не все они говорили по-немецки, а командному языку научились на военной службе.

Всех объединяла Династия, и Император Франц-Иосиф пользовался глубоким уважением и преданностью населения: в каждой хате мы видели его портрет, и крестьяне плакали, когда наш командир 3-й батареи подполковник П[искорский][40]срывал их и уничтожал. Щискорский], замечу, был страшный хам, пьяница и жестокий в обращении с солдатами.

К Австро-Венгерской армии в России относились с пренебрежением, которое было опровергнуто сразу же в начале войны: армия генерала Данкля нанесла поражение нашей 4-й армии под Красником, а армия генерала Ауффенберга – 5-й армии под Комаровым! Ее командный состав (высший) был, несомненно, гораздо выше нашего, армия умела маневрировать и выдержала на 1 И года дольше нашей, не пустив нас дальше Карпат. А на юге 400 000 австро-венгерских резервистов не пустили всю итальянскую армию через границу!

Из событий в Новоселице отмечу, что офицеры 5-й батареи (и я в их числе) пировали, если так можно выразиться, на очень скучной свадьбе подпрапорщика Марка Семеновича Левчика с местной молдаванкой по имени Сусанна. Левчик (в мирное время сверхсрочный фейверкер, окончивший Главную Гимнастическо-Фехтовальную школу) решил остаться в Бессарабии, от русской революции подальше!

Для сокращения своего багажа я продал свое седло какому-то лейтенанту за 100 крон. У меня накопилось слишком много вещей, зимних и летних. Чего стоил, например, мой «полушубок» – почти постовой тулуп – который прислала мне мать! Из-за его тяжести я почти никогда не носил (разве только когда ездил куда-нибудь в санях), а более употреблял в качестве одеяла. Но и после продажи седла у меня оставалось несколько чемоданов!

Мне бы хотелось привезти Свешникову оставленные им вещи, но ознакомившись с их числом и весом (носить их, грузить, выгружать пришлось бы мне самому!), я решил, что не могу заботиться о них более самого Свешникова, который мог бы приехать за ними, пока поезда еще ходили, и сдал их на хранение хозяйке дома. Она уверяла меня, что они могут лежать у нее хоть 20 лет! Но я сомневаюсь, чтобы Свешников раскачался когда-нибудь за ними приехать!

4. Переход в Подольскую губернию

Командир бригады Струменский, который уже давно вошел в связь с «Губерниальным Старостой» (губернатором) Подолии Степурой, получил от него приказание перейти с остатками бригады в местечко Жванец Подольской губернии (на северном берегу Днестра) и там окончательно демобилизоваться. Это была довольно затруднительная задача!

Лошадей в батареях оставалось только на 2–3 шестерочных запряжек, расстояние Новоселице – Жванец верст[41] 50–60 (по памяти), т. е. четыре перехода туда и обратно, для перевозки только орудий и зарядных ящиков потребовалось бы около месяца. А ведь, кроме того, нужно было бы перевезти и прочее: инструментальную повозку, телефонную и пр. двуколки, две полевые кухни и обоз! Нужно было бы иметь такое время, которого мы в своем распоряжении не имели – это было видно сразу!

Подолия была неоспоримой частью Украины, но судьба Бессарабии еще не была определена. Украина, правда, желала бы получить и ее, но то же самое хотела и Румыния! Нашлись в ней и «самостийники[42]», которые не желали ни туда, ни сюда. Они составили и кое-какое правительство: «Сфатул Церия Бессарабиа» (что это значит – не помню[43]). Решение зависело от Германии, и, надо полагать, именно ввиду неопределенности положения, Степура назначил Жванец.

Однако четыре наших батареи хотели быть умнее и начали передвижение в Хотин, мотивируя это тем, что Хотин все-таки город, хоть и плохой, но все-таки лучше какого-то Жванца! 5-я и 6-я (кажется) батареи приказание исполнили.

Избравшие Хотин, однако, вскоре обманулись в своих ожиданиях! Дело было в том, что река Днестр не только была границей между Бессарабией и Подолией, но и между двумя армиями австро-венгерскими, и южная из них, очевидно, желала избавиться от нас в Бессарабии. Поэтому, как только орудия батарей капитана Лапина и штабс-капитана Рексина были уже в Хотине, их офицеры были взяты в плен и отправлены в Черновицы, а оттуда в Венгрию, в лагерь военнопленных.

Протест Струменского и Степуры запоздал захватить их в Черновицах! Лапин вернулся потом в Полтаву только летом 1918 года, а после восстания Петлюры пробрался в Добрармию, где и был убит. Такая же участь постигла и