За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень Страница 7

Ананасы в коньяке, модный в последнее время десерт, не заставили себя долго ждать и тоже появились на столике рядом с недоеденными пирожками, в литровой банке. Они продавались в магазинах, но часто изготавливались в домашних условиях путем смешивания и настаивания порубленных ананасов с сахарным сиропом и коньяком.

– Так-так, – изготовился к продолжению пиршества Виленкин. – А что, интересно, говорил товарищ Сталин об ананасах?

Импровизатора не пришлось долго ждать:

– Это года два назад было. Вызвал меня к себе на дачу, стали играть в биллиард. – Он именно так произносил это слово, а не «бильярд». – Я, как всегда, стараюсь не каждый раз выигрывать. Хотя играю, как вы знаете, блистательно. У самого Березина в писательском клубе брал уроки. Подали как раз такие вот ананасы в коньяке. Он спрашивает: «Любите ананасы?» Отвечаю утвердительно. «А вот когда-то Маяковский говорил: “Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй”. И с тех пор стало считаться, что ананасы и рябчики исключительно для буржуев. А почему же наши трудящиеся не имеют права на эти лакомства? Вот ваша жена готовит ананасы в коньяке?» – «Готовит». – «А где она их берет?» – «В Елисеевском магазине, товарищ Сталин. Только на них цены кусаются». – «А как вы думаете, почему?» – «Так ведь Андрюха Белый как запустил в небеса ананасом, так с тех пор цены и заоблачные». – «Это непорядок. Товарищ Власик, не хотите ли ананасик? И, кстати, вызовите мне немедленно Микояна сюда!» Не успели мы доиграть партию, как пулей прилетел Микоян. Великий вождь на него леопардом: «Скажи, товарищ Анастас, где наш советский ананас?» Тот, ни жив ни мертв, лепечет: «Понял задачу. В ближайшее время наладим собственное производство». – «И поспешите, товарищ нарком пищевой промышленности. Потому что до тех пор, пока на прилавках магазинов не появится наш советский, лучший в мире ананас, вы будете называться не Анастас Микоян, а Ананас Микоян. Всем прикажу вас так именовать».

Бригадирское купе шаталось от хохота. В коротких перерывах между булгаковскими импровизациями спешили приложиться к остаткам пирожков и заграничному фрукту в сиропе и коньяке. Угощенье окончательно растаяло прямо к приезду в Серпухов, до которого поезд добежал почему-то совсем быстро.

– Жалко, недолго стоим, – высунувшись из купе, заметил Виленкин. – В Серпухове замечательные…

Но не успел он досказать, что замечательные, как в вагон вошла весьма дородная почтальонша и рявкнула:

– Булгактеру телеграмма! Булгактер есть тута?

Бригадирское купе снова покатилось со смеху.

– Экий симбиоз Булгакова с бухгалтером! – задыхался потомок шотландских полководцев.

Но, глянув на бригадира, все поразились тому, каким серым вдруг сделалось его лицо, еще недавно пламеневшее румянцем жизни.

– Это не бухгалтеру письмо, а Булгакову, – произнес он загробным голосом.

Почтальонша двинулась дальше по вагону:

– Телеграмма Булгактеру! Булгактер!

– Стойте! – окликнул ее Михаил Афанасьевич, выскочив из купе. – Давайте сюда! Глянем, кому именно там написано.

– Булгактер, что ли? – возмутилась грузная женщина, хрипя от жары и одышки. – Я что, не громко ору разве? С первого раза не слышал? Тебе, что ли? – И она протянула ему телеграмму.

Гром среди ясного неба воистину случается! Глянув в текст, первым делом все увидели черные, слишком черные заглавные буквы на белой бумаге: «=НАДОБНОСТЬ ПОЕЗДКИ ОТПАЛА ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ МОСКВУ =КАЛИШЬЯН++». И померещилось, что бумага черная, а буквы на ней – как молнии. А два крестика – могильные.

Экспликация квартиры Булгаковых на улице Фурманова, д. 3/5 (ныне – Нащокинский переулок)

[Музей М. А. Булгакова]

Не мгновенно, но скоро до всех дошел смысл пяти страшных слов, написанных исполняющим обязанности директора МХАТа Калишьяном.

– Это не шуточки, – промолвил Лесли.

– Да почему же отпала-то?! – тихо простонал Булгаков.

– Распишитесь, – потребовала почтальонша, протягивая ему карандаш, как еще недавно на перроне протягивали блокнотики и листки желающие получить автограф. Теперь же ставить подпись ему сделалось больно, будто карандаш оказался раскаленным гвоздем. Почтальонша исчезла в жарком августовском мареве, а они так и стояли, вперившись в убийственную телеграмму.

Поезд сделал робкий толчок, отъезжая от Серпухова, и первым очнулся Виленкин:

– Выходим! В Москве разберемся. – Он ринулся в свое купе, схватил чемодан, выкинул его в распахнутое окно, сгреб с вешалки летний пиджак, брюки, рубашку и галстук и прямо в пижаме бросился к выходу. Машинально следом за ним то же проделал и Лесли. Крикнул, убегая:

– А вы?

– Мы все равно поедем. Хотя бы отдохнем там! – отчаянным голосом ответила Елена Сергеевна, вернулась в купе, усадила там Михаила Афанасьевича, как снулую рыбу, и помахала оставшимся в Серпухове режиссеру и театроведу.

Поезд набирал ход, двигаясь дальше на юг. Несколько минут горестно сидели и молчали.

– Да как же так-то?.. – наконец пробормотал Булгаков. – Не зря я вчера предчувствовал. Помнишь, Люся, я же сказал, что никакого толку ехать.

– Что значит, «никакого толку»?! – возмутилась жена. – Во-первых, по приезде в Батум все разузнаем. Во-вторых, просто пару недель отдохнем, в море накупаемся, позагораем. Здоровье-то…

– Но нас теперь там никто не поставит на довольствие.

– И начхать. Деньги есть, достаточно. Представь, что мы просто поехали за свой счет отдыхать, а не так, на халяву.

– Булгактер… – Он снова вперился в телеграмму. – Какой булгактер, если четко пропечатано: «Булгакову». Чертовщина… Но что могло случиться?

Бригадирское купе, еще несколько минут назад полное веселья, превратилось в подобие склепа – где стол был яств, там гроб стоит. Подвыпивший человек, получив радостное известие, удесятеряет в себе прилетевшую радость, а получив плохую новость, воспринимает ее как гибель всего человечества.

– Погоди унывать, маленький, – взяла руки мужа в свои теплые ладони ласковая жена. – Еще же ничего до конца не понятно.

– Да что тут непонятного! – взвыл убитый горем бригадир, отныне разжалованный до простого пассажира, едущего банально отдыхать и купаться в море. – Не до конца? Тогда зачем бы Калишьян свою телеграмму? Все до предела категорично. Надобность поездки отпала.

– И что?

– А то, что спектакля не будет, вот что.

– Ты в этом уверен? А может, просто принято решение, что тебе не нужно ехать в Батум и что-то там довыяснять. Ведь пьеса и без того уже состоялась. Вот и сообразили, что незачем нам там валандаться.

– Тогда тем более надо возвращаться в Москву. Какая там следующая остановка?

– Зачем, Миша? Почему мы не можем позволить себе пару недель отдыха на море? Ну хотя бы