Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская Страница 62

И все же трудно оторвать глаз от их розовеющих кирпичом мертвых стен, от могучих дубов, растущих у входа, от сосен, берез и плакучих ив с порыжевшей в горячем дыму листвой.

Кружат черные птицы, тяжело взмахивая крыльями, парят над пустыми строениями, опускаются на край трубы и, перегнувшись, смотрят вглубь.

Глава вторая

Циклон

И вот как-то ночью началось. Забывшихся тяжелым сном заключенных разбудили свистки и крики. В темноте слышен перестук колес, пыхтенье выпускающего пар локомотива, лязг буферов. Словно в железнодорожном тупике, построенном, казалось бы, только для того, чтобы занять работой заключенных, возникла вдруг ночью шумная станция.

Слышны мужские и женские голоса, порой громкий детский плач или заглушающий все окрик:

– Los! Aufgehen! Aufgehen![89]

Время от времени доносятся стоны избиваемых, иногда прозвучит выстрел, а потом – тишина.

Под угрозой сурового наказания заключенным запрещено выходить из бараков. Потом запрет будет нарушен. Но пока все идет по точно намеченному плану, а по этому плану заключенным не полагается видеть, что происходит.

Утром женщин ведут на работу другой дорогой, к платформе нельзя приближаться, нельзя даже смотреть в ту сторону; ворота «б» заперты, в уборную в северной части лагеря ходить не велено, можно только на южную сторону, и то группами – по пять человек под присмотром полицаек. Солнечный день, что опустился золотистой пыльцой на луга и поля, там, за проволокой, – обман. Обман все, что человек когда-либо принимал за реальность. Есть лишь одна безусловная, несомненная, очевидная реальность: дым.

В бараках и между бараками высоко в небе и низко над землей, тяжелый и неподвижный в зыбком воздухе, как твердое тело, дым этот заполняет рот, горло, легкие, нос, пропитывает одежду, проникает в пищу.

Из четырех крематориев выползают темными витками два столба, упираются в небо, а потом спиралью опускаются вниз.

Порой в гуще этой темной лавы вспыхнет колеблющееся пламя, вырвется мощной струей из горловины трубы, пробьется сквозь черноту в светло-голубую высь и исчезнет. Иногда, особенно по ночам, крематории долгие часы, а то и до самого утра, пышут огнем.

Проходит несколько дней, и суровость эсэсовцев сменяется почти полным безразличием. Занятые прибывающими эшелонами, которых никогда еще не было так много, они перестают обращать внимание на лагерь. В пределах заграждений можно ходить куда угодно и смотреть на что угодно.

Но смотреть тяжко. Дорога, прилегающая к железнодорожной платформе, запружена людьми, идущими густой толпой, как в процессии. Мужчины, женщины и дети всех возрастов, в самой разнообразной одежде, медленно, шаг за шагом, движутся на запад. Небо пышет зноем, одни раскрыли зонтики для защиты от жары, вредящей здоровью, другие, утомившись, садятся на траву у лагерных заграждений, предварительно подложив плед, а вставая, аккуратно отряхивают одежду. Они сдержанны, спокойны и, устремив взгляд на полыхающие трубы, медленно идут вперед. Иногда в людском потоке, точно лодочка, покачивается белая детская коляска; подталкиваемая заботливыми руками, она медленно катит по обочине дороги. Слышен громкий плач грудного младенца – женщина ласково наклоняется над ним, пеленает, и снова тишина весеннего утра опускается на идущую толпу.

Когда поезд подходит к платформе, а бывает это чаще всего ночью, и люди, подгоняемые эсэсовцами и зондеркомандой, высаживаются из вагонов, они должны оставить здесь все свои вещи. Наивные попытки сопротивляться кончаются плохо: пьяные палачи быстро расправляются со строптивыми.

Толпы уходят в крематорий, их вещи остаются на платформе. Того, что они привезли с собой, за глаза хватит даже самым ненасытным. Пьяные эсэсовцы бродят среди несметных богатств, буквально топчут сокровища. Убеждая «выселенцев» со всей Европы брать с собой все свое добро, а затем лишая их этого добра, гитлеровцы создавали добавочный капитал для покрытия военных расходов.

Они отправляют в Третий рейх бесчисленные эшелоны с золотой валютой и драгоценностями, золотом и платиной, часами лучших марок, обувью и едой. Они упиваются оргией животной радости, возможно заглушая таким образом человеческие инстинкты, которые дают о себе знать в подобных обстоятельствах.

Они богатеют, за несколько недель наживая целые состояния. Легко представить себе, сколько привозят с собой евреи-«выселенцы», если даже на кухню к заключенным поступают бочки мармелада, варенья, мешки пирожных, которые потом добавляют в суп, пшеничная мука, сахар, крупа, бочки смальца. Еды так много, что всем узникам перепадают куски сала в супе, венгерский сыр или колбаса на ужин, и так называемый «эшелонный» хлеб, который время от времени выдается на дневной паек. В продуктах нередко находят запрятанные там драгоценные камни и золото.

Сколько же должно быть съестных припасов, если, отослав огромное количество в армию, накормив досыта эсэсовцев и зондеркоманду, можно еще снабжать ими лагерную кухню!

Женщины из картофелехранилища нашли в кучах картофеля, который вместе с другими запасами привезли венгерские евреи, растоптанные куски туалетного мыла, раздавленный шоколад, орехи.

Посуда, за которой ездят на платформу, – тоже красноречивое свидетельство грабежа. Громадные бутыли, наполненные гусиным жиром, копчености, объемистые горшки с клубничным, сливовым, персиковым вареньем, четверти вина, водки, уксуса можно найти среди «остатков», предназначенных для лагеря. Порой в бруске мыла или буханке хлеба попадаются драгоценные камни.

Здесь слишком много вещей, куда более ценных, нежели вся эта снедь, чтобы эсэсовцы проявляли к ней интерес. «Выселенцы» привозят с собой невиданные запасы продовольствия. Бочки меда, свиные окорока, живых гусей, мешки сахара, вино, фрукты в неслыханном количестве. Кажется, будто они взяли с собой все, что представляло хоть какую-то ценность и могло понадобиться для работы на новом месте. Вместе с чемоданами, забитыми новым бельем, обувью и мехами, они везут сундуки деревянных сапожных гвоздей. Приобрести швейцарские часы с золотым браслетом – если бы нашелся желающий – легче, чем найти хоть минуту покоя.

Для разгрузки постоянно прибывающих эшелонов не хватает зондеркоманды и работниц из вещевого склада капо Шмидт. То и дело врывается кто-нибудь из эсэсовских чинов и уводит работниц интендантства, а то и первую попавшуюся группу заключенных носить посуду, возить продукты. Тогда оказываешься лицом к лицу с людьми, идущими на смерть.

Одни совершают свой последний в жизни путь, двигаясь пятерками на запад, другие сидят на земле, дожидаясь, когда их построят.

На краю рва – ветхозаветные евреи в длинных лапсердаках, закрученные пейсы свисают из-под черных шляп. На лицах – тревога. Растерянно переводя глаза с эсэсовцев на узниц, они выжидают момент, чтобы шепнуть:

– Wasser! Wasser![90]

В ответ можешь бросить им взгляд, да и то незаметный, если не хочешь тотчас же получить затрещину от эсэсовца.

Ничего не дождавшись, они опять устремляют невидящие, широко раскрытые