Из Кисловодска в Кисловодск. 1918–1919 - Всеволод Евгеньевич Милоданович Страница 6

Я прожил у тетки несколько дней, пока не получил известие, что порядок в Жмеринке восстановлен. Меня проводили на вокзал моя будущая жена и ее брат. Я сел в пустой товарный вагон и поехал. Поезд прошел станцию Жмеринка без остановки – вероятно, там все-таки не все было в порядке. В Могилеве-Подольском все было тихо, и 21 декабря 1917 года я благополучно прибыл в Новоселицу и явился командиру бригады генерал-майору Обручешникову[27].

«Вот, хорошо, что Вы приехали, – сказал он мне. – Вводится выборное начало, и Ваш старший офицер штабс-капитан Рексин ведет агитацию, чтобы выбрали его. Вы можете принять меры против этого». Но генерал ошибался: никаких мер принимать я не собирался. Для чего бы я это делал? Война кончилась, и мы все в самом близком будущем должны были стать одинаково безработными! Я вернулся в бригаду совсем не за тем, чтобы чем-нибудь командовать, но просто потому, что мне некуда было деваться, а в бригаде я был дома более, чем где-либо.

Я вытребовал себе от батареи повозку (экипажи отошли уже в область преданий) и вернулся в тот самый большой офицерский блиндаж, в чистом поле, из которого уехал в отпуск 4 ноября 1917 года.

Положение на фронте было такое: батареи еще стояли на позиции, но о стрельбе, конечно, не могло быть и речи. Бригада была украинизирована[28], и все солдаты-«кацапы» отосланы домой. Часть «хохлов» была в отпуску, в батареях оставалось по 100–110 солдат. Офицеры тоже отчасти разъехались, как кто хотел, кацапы и хохлы одинаково. Бригада подчинялась генералу Юнакову.

Пехота украинизирована не была. Ее большая часть дезертировала, а остаток признавал своим командующим армии «Леву» Александровича. Такое разделение дивизии не мешало, однако, украинцам и большевикам жить между собой в мире. Противник тоже не подавал признаков жизни – итак, и с ним мы жили в мире. Вообще была полная идиллия, а наш командир бригады свел знакомство с австрияками и ездил в Черновцы пьянствовать с ними.

Офицеры мне рассказывали о таком случае. После своего избрания командующим армией «Лева» приехал в управление бригады для дополнения своего послужного списка фразой «такого-то числа избран командующим 8-й армией». О дне и часе он сообщил заранее, а потому комитеты собрались перед управлением для приветствия. Наш генерал, только что вернувшийся из Черновиц после тяжкого кутежа, случайно подъехал к управлению бригады в тот момент, когда «Лева» вышел из автомобиля.

– Вы – командующий армией? – спросил он еле ворочавшимся языком.

– Имею несчастье им быть, – скромно ответил «Лева».

– Вы… (слово из трех букв), а не командующий армией, – сказал генерал, и офицеры, рассказывавшие мне об этом, добавили: «И это было единственным добрым делом, совершенным нашим генералом в течение его двухлетнего командования бригадой!»

«А как реагировал “Лева” на заявление генерала?» – полюбопытствовал я. «Обратился к комитетчикам со словами: “Вы слышали, что позволяет себе генерал?” Что же можно ожидать от прочих офицеров?» А комитеты выслушали это молча, и генерал пошел отсыпаться. Таким образом, и в этом случае мир не был нарушен.

Вскоре должны были быть произведены выборы командного состава. Принцип выборного начала наша бригада исправила очень удачно: 1) командиры дивизионов по-прежнему должны были назначаться сверху, так как солдаты признали свою некомпетентность в вопросах тактики; 2) адъютанты, для обеспечения наилучшей совместной работы с их командирами, должны были выбираться последними. Это давало в бригаде 5 свободных мест для офицеров, не выбранных батареями.

Выборы состоялись 3 января 1918 года. Я получил ОДИН голос, чей – не знаю, но предполагаю, что подпоручика Розанова, Михайловца [выпуска] 1914 года, застрявшего в чинах по случаю того, что просидел в запасном дивизионе почти всю войну. Штабс-капитан Рексин получил 33 голоса – весьма слабое относительное большинство (одна треть голосовавших), остальные голоса разбились, и таким образом Рексин стал командиром батареи!

Иного результата я и не ожидал, так как: 1) до своего отпуска я командовал этой батареей только 32 дня; 2) эта батарея была развращена долгим командованием в мирное время и в течение первого года войны подполковника Р[ено][29]. Он, правда, был в обществе офицеров приятным и остроумным человеком, с солдатами – отнюдь не жестоким, но одновременно был и пьяницей, скандалистом, игроком (занимавшим деньги у своего фельдфебеля), и больным человеком, не способным ни в мирное время, ни в военное командовать батареей.

Большинство офицеров было ему под стать: старшим офицером был, правда, очень умный и интеллигентный офицер (и элегантный ездок к тому же), но также и морфинист и кокаинист, который на войне проводил время в постели и то впрыскивал себе какую-нибудь гадость, то нюхал другую. На рубеже 1915 года его отправили домой[30]. Другой, [офицер] мирного времени, летом 1915 года попал в сумасшедший дом, третий был алкоголик и скандалист, четвертый – такая мямля, что это было известно ему самому, двое младших были офицерами, произведены на войну из подпрапорщиков мирного времени: один из них был упомянутым фельдфебелем, которому Р[ено] был должен деньги и возвратил ему долг таким остроумным способом, за счет казны, другой был очень порядочным человеком, но положение обязывало его к скромности. Он, собственно говоря, был произведен «для отвода глаз» от того, первого, но был надежным офицером и пользовался общим уважением. А того, первого, канониры выставили сразу же после революции! Канониры 5-й батареи говорили мне: «Мы знаем, почему он был произведен в офицеры!»

В общем, 4-я батарея должна была получить о своих офицерах довольно отрицательное представление! Поэтому уже осенью 1917 года в батарею прибыли Рексин и Розанов.

После Р[ено] 4-ю батарею получил прославившийся организациями артиллерийских подготовок подполковник Василий Фадеевич Кирей, но он командовал батареей только три месяца осенью 1915 года и месяца полтора – летом 1916 года в походе на Делатынь и Карпаты, а затем исчез из нашего горизонта (окончил войну командиром XXIII армейского корпуса).

Перед 4-й я командовал 1-й батареей, командир которой уехал в отпуск и не возвращался несколько месяцев. Бригада считала, что он вообще не вернется, и представила меня к утверждению в должности. Но он вдруг вернулся, и бригада запросила меня, согласен ли я очистить для него свое место. Я, понятно, ответил согласием, считая неудобным поступить иначе, тем более, что с командиром 1-й батареи я был в самых дружеских отношениях (замечу, что позже жена этого офицера поблагодарила меня за эту любезность). Тогда мне дали